Агония и смерть Адольфа Гитлера
Шрифт:
После этого мы все уселись за большим круглым столом в его кабинете, и Гитлер выступил перед нами с получасовой речью, которая была произнесена тихим, монотонным голосом.
В первой части выступления Гитлер коснулся совершенствования нашего и неприятельского оружия и вытекающей отсюда тактики. При этом Гитлер пересыпал свою речь различными числовыми данными о калибре, дальнобойности, толщине брони и т.д. Бросалось в глаза то, что Гитлер обладает исключительной памятью. Однако затронутые им вопросы, как мне казалось, имели второстепенное значение.
Во второй части своего доклада он коснулся политических событий. «Сотрудничество
ЬллЛаХил!
«Л П,
5 о (д Ь и (±|
) и д I* I А р * с [ а в а | а и 4 е! *ПС
^гХсллллХ*
•» М>МЧ
8<{4к1|Ьп) №| 1Ым« км
СсЪаппшфлжк*ВМдтм*___6
1И|ИЙ .ТТ>»т>—и ____" I '! I I
«мм МмрХк|
|м > 4( 1 ^
– ^ КВуум <р*» гт|ЛХ,
Солдатская книжка Гельмута Вейдлинга
лизм несовместимы».Исходя из этого положения, Гитлер, как это было видно из его речи, надеялся на благоприятный исход войны.
Окончив свою речь, Гитлер встал, пожал еще раз каждому из нас руку, и мы разошлись.
Недовольным и разочарованным покинул я Бергхоф. Беседа, которая произошла после этого с генералом артиллерии Мартинеком, характеризует это настроение.
Мы задавали себе вопрос, зачем нужно было нас с фронта приглашать в Берхтесгаден? Большинство награжденных ожидало, что Гитлер использует этот случай, чтобы каждый из присутствовавших поделился опытом прошедших боев. Ведь это были знающие офицеры, которых он вызвал к себе прямо с фронта. У подлинного полководца должен был пробудиться интерес к их нуждам и запросам.
«Видите, вот мы и получили представление о той невидимой стене, которая огораживает Гитлера»,— были слова Мартинека.
«Да,— ответил я, — Гитлер не может и не хочет знать о том, как выглядит действительность. Об этом заботится камарилья. Иначе генерал Шмундт не поучал бы нас так старательно, о чем мы должны говорить во время свидания с Гитлером».
«Очевидно, по этой же причине, — вставил Мартинек, — Гитлер за последние полтора года прекратил свои поездки на фронт, а то какой-нибудь прямой человек мог бы заявить ему, что с таким военным руководством мы никогда не выиграем войну».
Я полностью поддержал Мартинека и добавил: «Ягорько разочарован поведением Гитлера. Он не дал ориентирующего указания, как нам действовать ввиду тех тяжелых боев, которые, по всей вероятности, предстоят нам еще в этом году. Рассуждений мы от него наслышались достаточно, но едва ли их можно использовать. Чем все это кончится ?»
При совершенно иных обстоятельствах
Русское весеннее наступление 1945 года на Одере началось 14 апреля. 56-й танковый корпус, которым я тогда командовал, находился на участке Зеелов—Буков, западнее Кюстрина, — на главном направлении русского наступления. Вскоре после его начала, в результате исключительно тяжелых боев произошли глубокие прорывы на правом и левом флангах обороняемого мною участка, а также в тылу корпуса. Связь с двумя соседними корпусами и с армией была прервана. Но моему корпусу удалось еще вести оборонительные бои и отступить на запад, до внешнего кольца обороны Берлина.
21 апреля я направил генерал-лейтенанта Фоигтсбер-гера, бывшего командира дивизии «Берлин», для установления связи с 9-й армией. Через двое суток Фоигтс-бергер возвратился из армии обратно и с большим волнением доложил мне следующее.
В армии получили сообщение, что якобы я со своим штабом корпуса передислоцировался в Деберитц, западнее Берлина. В связи с этим Гитлер издал приказ о моем аресте и расстреле. Фоигтсбергер подчеркнул, что он в армии указал на невероятность подобной передислокации. Привезенный им из армии боевой приказ гласил, что 56-й танковый корпус должен связаться с левым флангом своего соседа справа.
То, что касалось меня лично, мне так и осталось вначале непонятным, но полученное боевое задание заставило сильно забиться наши сердца, так как мысль о предстоящих боях в разрушенном городе угнетала нас.
Я совместно с начальником штаба полковником Дюр-фингом немедленно приступил к подготовке приказа о перегруппировке корпуса, в ночь с 23 на 24 апреля. Во время этой работы начальник штаба укрепрайона Берлина полковник Рефиор передал по телефону приказ генерала Кребса направить офицера штаба 56-го танкового корпуса, с картой расположения частей, в имперскую канцелярию.
По двум причинам я решил сам поехать в имперскую канцелярию. Во-первых, я хотел узнать, в связи с чем был издан приказ о моем аресте и расстреле. Во-вторых, намеревался, если удастся, добиться того, чтобы корпус не участвовал в боях в разрушенном городе.
В 18 часов в сопровождении начальника отдела 1-а штаба корпуса майора Кнаппе я прибыл в имперскую канцелярию. С тротуара Фоссштрассе лестница вела в подземный город, который был выстроен между Вильгельм-штрассе и Герингштрассе. О размерах этого убежища можно получить представление, если принять во внимание, что во время усиленных налетов на Берлин каждый вечер «гостями» Гитлера являлись 4—5 тысяч городских детей, которые там размещались и питались.
Нас тут же проводили в так называемый адъютантский бункер. Меня приняли начальник германского генерального штаба генерал от инфантерии Кребс и личный адъютант Гитлера генерал от инфантерии Бургдорф. Встреча была несколько холодной, несмотря на то что я хорошо знал Кребса еще со времен рейхсвера и позднее, когда он являлся начальником штаба 9-й армии и армейской группировки «Центр».
В ходе последовавшей беседы мне удалось без труда убедить обоих генералов в том, что я не намеревался, да и не было никакого смысла и целесообразности передислоцироваться в Деберитц, если учесть военную обстановку последних дней. Они вынуждены были признаться, что приняли за факт какой-то незначительный слух, и сейчас, после моего объяснения, сожалеют о своей доверчивости. Тем не менее оказалось, что я все же был устранен со своей должности, однако об этом они мне ни слова не сказали.