Ахэрээну
Шрифт:
— Вы одни?
— Господин приедет завтра вместе с сыном. А пока он велел… — говорящий запнулся.
— Что же?
Слов не было — стрелы свистнули, вынимая из седел и укладывая в травы всех пятерых. Все ли виновны в умыслах, нет ли — разбираться дороже станет. На всякий случай каждого еще ударили ножом пару раз, забрали коней и умчались, словно не было их.
Шимара открыл глаза, когда стук копыт, по траве и без того негромкий, совсем затих. И никаких оборотней не оказалось в этих холмах, кроме тех, что скрылись, исполнив приказ.
— Никуда
Алые краски покинули небо, воздух и на западе стал серым и сгустился; но сверчки стрекотали пуще прежнего, и запахи трав проступали отчетливей, как бывает перед скорым дождем. Ночью ливень и впрямь пролился, короткий — не больше четверти часа. Его Шимара не видел, хотя по-прежнему оставался в предместьях, но теперь он был просто темным пятном среди темной травы.
**
— А ведь когда-то недостойный был искренне счастлив в монастырских стенах и считал невероятной удачей, что именно его отдали на воспитание в Эн-Хо, — брат Унно задумчиво рассматривал себя в быстрых водах ручья, склонившись почти к самой воде. — На священной горе Огай есть монастырь, который к Небу ближе всего, настолько близко, что туда как-то скатился слиток железа из небесной кузни… думалось — там бы удостоиться побывать. Лишь побывать, жить там могут лишь избранные… Была такая мечта, хоть и не должно монаху воображать, чего нет.
— Теперь не мечтаешь? — спросил Лиани. Он от нечего делать выстругивал палочку по форме стрелы.
— Теперь… со временем стало казаться, что Небеса, по сути, везде простираются. А может, это ложные мысли, за то, что слишком часто стремился покинуть стены Эн-Хо…
— И где гора эта? Я слышал название, — Лиани запустил недоструганную стрелу в ствол дерева, и попал.
— Недостойному этого не открывали. Может, и в Юсен, вдруг на соседней вершине?
— Не верю, что столь могущественные монахи просто смотрели, что здесь у них творится под носом. Рухэй, горящая крепость… И что ты пытаешься в ручье разглядеть?
— Себя, — ответил брат Унно. — В зеркала нам смотреться запрещено, однако же хотелось бы видеть собственные глаза.
Последние сутки пути выдались странными. Они вроде и не сбились с дороги, всегда могли сверяться по солнцу, но держаться направления, которое накануне указала тварь из пояса, упорно не удавалось. Тропки кружили, уводя то вправо, то влево, и в конце концов путники оказывались в стороне от намеченного, всегда западней и немного северней, словно их разворачивало опять на Эн-Хо.
— Сдается мне, нас морочат, но зла не чую, — пожимал плечами монах. Лиани видел больше его: то мелькнувшую в кустах пятнистую шкуру рыси — зверь шел по пятам, то птицу, явно за ними следившую, но ничего эти знания не давали. А нежить из пояса вдруг выходить отказалась, и монаху
— Все ли ваши столь учтиво вели бы себя с тори-ай? — спросил Лиани, глядя на пояс так, словно хотел вытрясти из него ответ.
— Не все. Сам ведь уже понял, — ответил брат Унно. Отвернулся — во всем теле читалось, что говорить он об этом не хочет. Видно, была все-таки некая трещинка между ним и монахами Эн-Хо, а может, совсем недавно возникла.
Лицо молодого человека сделалось мягче, и сомнение отразилось на нем:
— Странно мне. Он ведь когда-то был человеком. Плохим, наверное, раз выбрал такой путь, но ведь и в самом деле любил жену. А потом эти двое убили многих, но теперь он помогает нам, и эту помощь мы принимаем… Не могу и не хочу думать о нем по доброму, но и с ненавистью уже не выходит. Есть ли для него надежда в посмертии?
— Может, и есть. Я в это верю, во всяком случае.
Небо еще не темнело, а на земле среди нависших игольчатых лап и смолистых стволов начинали клубиться сумерки, тогда тот, о ком говорили, незваным вырвался из пояса. Он стал меж узловатых корней, будто вышел из-под земли: тело, уже тронутое тлением.
Речь давалась ему с трудом, и чертами он теперь лишь отдаленно походил на живого человека.
Сказал только — ее больше нет. И еще сказал, что знает дорогу. А в глазах злая тоска выла сильней и страшней, чем стая волков зимой вокруг одинокого путника.
Лиани растерялся немного — и с трудом удерживался, чтобы не ударить саблей нежить. Ему было, пожалуй, спокойней в давнем домике на болотах — там он, по крайней мере, не ожидал от твари ничего, кроме нападения. А сейчас почти привык, что тори-ай где-то неподалеку, если не вовсе рядом, и даже скорее помощник, не враг.
Монаху казалось хуже — он почти привязался к проводнику, а теперь и у него подрагивали руки, когда смотрел на существо мертвое и ненавидящее. Прежнего их спутника больше не существовало, любовь к жене, бывшая его стержнем, уничтожила его в час ее гибели.
Но тори-ай было сейчас не до них. Он вел напрямик к ему одному видимой цели, не замечая ни коряг, ни корней, ни провалов в земле. Люди едва поспевали за ним.
Не сразу можно было понять, что здесь произошло. Тори-ай привел их к залитой кровью яме, в которой лежало тело мужчины, по одежде судя, охотника.
— Что это? Что тут стряслось? — в испуге спросил брат Унно, озираясь.
— Это дротик рухэй, — Лиани спрыгнул в яму, подобрал оружие. — Кто-то еще был здесь, раз лицо прикрыто…
Он приподнял лист папоротника, прикусил губу и на шаг отступил.
— Посмотри…
— Это его кровь, — не сказала — каркнула нежить, и они не сразу поняли. А тори-ай стоял поодаль, черный, скрестив на груди руки, и ждал.
— Если хоть что-то недостойный брат разумеет, не один этот охотник здесь обнаружится, — пробормотал монах, хватаясь за святые амулеты.