Ахейский цикл (сборник)
Шрифт:
— Итак, я вам предсказываю будущее, а взамен меня очищают от скверны. И звание общественного проксена. Я правильно понял?
— Люблю деловых людей! — весело хлопает себя по бедру Богатей. — Воистину так, зоркий Феоклимен!
— И что же вы хотите знать, богоравные господа мои? Недоброе, пьяное веселье пузырьками щекочется в носу. Ох, пойду пророчить, мало не покажется! А завтра с удовольствием взгляну на их лица, когда выгоню взашей из своего дома.
— Мы хотим ясности. Пока жив хоть один мужчина из Аркесиадов... А если: ни один?! Если все в Аиде?! Тогда как?
— Говорю
— Заткни пасть! — зло бросает молчавший до сих пор Красавчик. — Вопросы здесь задаем мы. Твое дело: отвечать. Понял, гадатель?
— Понял, красивый. Вы задаете вопросы, а я их убиваю.
— Что?!
— Я хотел сказать: отвечаю.Только у Судьбы на всяя кий вопрос много ответов, а значит — ни одного.
— Эй, прорицатель, давай по-простому, — кричит кто-то от очага. — Кого изберет в мужья Пенелопа?! Этот вопрос можно убивать без раздумий:
— Басилисса уже выбрала. Давно. Ха! Как они сразу заозирались по сторонам, подозрительно косясь друг на друга!
— Темнишь, ясновидец, — раздраженно ворчит Богатей. — Все вы, пророки, такие. Насмотрелся я на вашего брата, наслушался. Ладно, тогда...
— Я его сам спрошу, — цедит Красавчик, нависая надо мной. — Не строй из себя болвана, пророк. Род Аркесия на двух волосках висит. Старик да младенец. Цена тем волоскам: плюнуть и растереть. Ты спроси богов: как оно, а? Знамение бы. И спрашивай с усердием, если выгоду свою видишь...
Наверное, меня должен был обуять гнев. Косматый, страшный. Всякому милосердию есть предел... Странно: гнева не было. Косматого, страшного; никакого. Наверное, я навсегда разминулся с ненавистью. Ничтожества. Земляные черви. Недостойные даже медной подошвы сандалии. Впрочем, не один гнев бежал меня. Отхлынуло море любви, песок скуки просеялся сквозь мелкое сито, и молчал повзрослевший ребенок у предела, где заканчивалось милосердие.
Я тоже молчал. В мегароне царила душная тишина. Лишь треск чадящих факелов на стенах, да чье-то сиплое, с присвистом дыхание.
Не хочу убивать вас. Даже сейчас.
Противно.
— Опомнитесь, слепцы! Разве вы — захватчики, что пришли в дом и теперь жаждете крови его хозяев?! Вы готовы разорвать живьем юношу и старика, вонзить в них клыки и когти — разве так поступают люди?! Или вы звери, что собрались драться из-за самки?..
Сейчас я уже не могу вспомнить всех своих слов, хотя это случилось позавчера. Но речь моя прервалась: мега-рон обратился в скопище безумцев! Женихи повскакивали с мест, опрокидывая скамьи, глаза их налились кровью, из глоток исторгся хриплый смех, больше похожий на рычание львов. Кто-то судорожно лакал вино прямо из широкогорлого кратера, кто-то ползал меж столами на четвереньках, кусая других за ноги, а Красавчик с Богатеем, жадно урча, набросились на сырое мясо: рвать ногтями и зубами.
Обо мне забыли. Наверное, я мог бы спокойно уйти.
— Опомнитесь! Вы же люди! Люди!!!
И все прекратилось. Они поднимались, отирая бороды, не замечая мерзких
— Мы ждем, гадатель, — сплевывает багровую слюну Красавчик.
Почему я до сих пор не назвал ни одного из вас по имени?! Только клички, собачьи клички... Какой он Красавчик?! Антиной, сын Эвпейта, сидя в гостях у твоего отца, я держал тебя на коленях! Ты брал из моих рук кусочки хлеба, размоченного в сладком вине, ты смеялся, хлопая в ладоши...
— Ждете?! Ну так слушайте мой ответ! Не вижу я близкой смерти благородного Телемаха и его деда Лаэрта! Но вижу другое: все вы лежите в крови, мертвые! Горе вам, несчастные! Горе! А потому мой вам совет: бегите отсюда все! прочь! прочь!..
Криком я пытался подавить ужас. Еще один шаг... последний шаг...
И они навсегда остались бы зверьми.
— Что ты несешь, пророк недоделанный?!
— Заткнись!
— Тебя ищут кровники? Погоди, погоди... Настойчивый стук в дверь. Били кулаком: с размаху.
Клокочущий от ярости Красавчик бросился, откинул засов.
— Телемах, ты?! Чего тебе надо?!
— Это мой дом, Антиной, — прищурился в ответ мой сын.
— А этот придурок, корчащий из себя прорицателя, и нищий оборванец — твои гости?!
— Да, мои гости.
— Так отдай их нам! Мы продадим их сикулам [234] , на край света...
— ...А выручку поделим с тобой, — криво ухмыльнулся Богатей.
— Я не продаю своих гостей, — в голосе Телемаха звучало гордое презрение. Да, таким ты мне нравишься, сын! — Прошу тебя, Феоклимен, пойдем со мной. Нам надо поговорить...
234
Cикyлы — древнейшее население Тринакрии (Сицилии), западного края света; острова, где идущий на закат Гелиос пас свои стада.
Я не заставил упрашивать себя дважды.
— Ты уже насмотрелся, папа? — спросил Телемах, когда мы вышли в коридор. — Ты убьешь их завтра? С утра?..
Что же, князья знаменитой Итаки,
Что не спешите вы встретить царя,
Жертвенной кровью священные знаки
Запечатлеть у его алтаря?
Зеленая звезда удивленно моргала мне вслед, когда на закате я выскользнул из своего дома и направился в отцовский. В детство. В начало. В тебя, моя память. Мне чудилось: так будет легче. Я ошибался. Звезда, ты правильно моргала. Ты ждала меня на террасе. Хотела вернуть иную ночь: мы провели ее наедине с тобой, перед отплытием под Трою.
Вместо этого я. Одиссей, пошел в дом Лаэрта.
Садовая ограда в полтора человеческих роста — пустяк. Разбежавшись, легко толкнуть землю ногами. Пальцы ласкают ракушечник, выбеленный луной; тело пустое, словно рыбий пузырь.