Ахейский цикл (сборник)
Шрифт:
Радуйся, сад. Это я.
Помнишь рыжего безумца? Вспомни хоть ты...
Темная громада дома отсюда почти не различима. Ладно. Там, наверное, и нет сейчас никого. Может быть, десяток верных или просто усталых рабов спит в сараях. Запустение. Ожидание. Безнадежность. Дорожки заросли травой, высокий бурьян путается в коленях. В кронах деревьев посвистывает ветер. Или ночная пичуга. Что ты сулишь мне, свист? Полет стрелы?! Здесь, на этом месте, кучерявый друг детства спугнул воробья, выстрелив в безобидный листок. Я тогда еще не знал, что Далеко Разящий не умеет промахиваться. Я многого не знал тогда.
Чабрец стонет под
Буйно разрослись асфодели. Бледные венчики качаются, склоняют головы набок. Присматриваются: что за тень пришла к нам? Это я. Я пришел. По смутной дороге. Куст жасмина тянется ввысь, хочет стать деревом. Дубом или ясенем. Не надо, куст. Из тебя сделают корабль, и придется уплывать навсегда. Лучше весной закипеть белой пеной, на миг ощутив себя морем. Море никуда не уходит. Море остается.
Под ногами хлюпает.
Останавливаюсь.
Малый, рукотворный пруд. Десять локтей в поперечнике. Ряска, тина, и — желтое, тусклое золото лотоса. Наклонись, собирай; стань богачом. Смеюсь, закрывая рот рукой. Папа, ты верен себе. Ты получил мое послание; не знаю, как, но получил. Думаю, женихи изрядно потешались над причудами впавшего в детство старика, Вот он, кумир лотофагов. Сорвать, откусить. Воспарить в желтый сон. Перепробовать сотню способов возвращения. Спасти, убить, заставить... изгнать... уйти...
Продолжая смеяться, опускаюсь на камень.
Бесформенный, ноздреватый камень, случайно оказавшийся на пути. У кромки пруда. От камня тянет слабым, насмешливым теплом. Мне хорошо сидеть. Хорошо возвращаться.
Хорошо, гарпии вас раздери!
Час назад я стоял в крытом преддомье, возле гостевых комнат. Размышлял о том, какое удивительное слово: преддомье. В нем надежда и проклятье. Встреча и прощание. По левую руку, из-за закрытой двери, раздался женский крик. Кричала Эвриклея — не узнать нянин голос я не мог. Почти сразу крик сменился задушенным хрипением. Ноги думали сами: прыжок. Руки думали сами: рывок. Дверь распахнулась, и я стал свидетелем немой сцены: Протесилай-филакиец, опустив босые ступни в лохань с горячей водой, зажимал няне рот ладонью.
— Молчи! Убью!.. — Увидев меня, филакиец мотнул головой: выйди, мол, все в порядке! И снова к няне:
— Молчи!
Позже, когда Эвриклея — светясь счастьем или тем огнем, чье имя я уже знал, — вела филакийца наверх, в гинекей, он нашел предлог задержаться. Перекинуться со мной парой слов: наедине.
— Твоя жена хочет побеседовать со мной. — Протесилай смотрел в землю, кусая губы. В эти минуты он как нельзя больше походил на моего Старика. — Твоя няня... знаешь, рыжий: по-моему, они перепутали нас с тобой. Старуха мыла мне ноги, увидела шрам. Кричит: Одиссей! Ты вернулся! Пришлось утихомиривать. У тебя правда есть такой шрам? На голени, под коленом? Старуха говорила: вепрь...
— Нет, — сказал я. — У меня не осталось шрама. Меня лечили амброзией. Или нектаром, точно не знаю.
— А-а, — буркнул филакиец, как если бы амброзия в качестве лекарства была для .него делом обычным. — Ясно.
И пошел прочь.
К моей жене.
Думаю, он хотел сказать мне что-то еще, но промолчал. Чтобы не убивать вопросы.
— Радуйся, милый!.. Это я...
Это тишина за спиной. Смолк ветер в ветвях, замерли бледные венчики асфоделей, дрогнули лотосы в пруду. Спящий дом зашевелился, подбросив в небо горсть птиц с перил. Далеко внизу
— Радуйся, милый!.. Это я...
Я не ответил.
А что, собственно, нужно было ответить?
Прошуршали легкие, невесомые шаги. Две ладони легли мне на плечи, помедлили, взъерошили волосы на затылке; мягкая, полная грудь прижалась к моей спине, не торопясь отпрянуть.
Всегда любил полногрудых.
Как папа.
— Я не ожидал, что ты придешь.
А что я должен был сказать ей? «Я не ожидал, что ты осмелишься прийти»?! «Посмеешь явиться накануне истинного возвращения, встать между мной и моей семьей, между прошлым и будущим, на хрупкой и почти несуществующей границе настоящего»?! Или вместо этого, даже в невысказанности своей, даже в мыслях опасного куда больше, чем острие кинжала у затылочной ямки, надо было просто сказать главное — то, чего она еще не знает и чему никогда не поверит:
«Я вернусь»?
Змея свернулась на алтаре, кусая свой хвост.
— Ты самый лучший, милый... самый лучший...
— Ничего подобного, — от бесформенного камня исходила ровная, спокойная сила. Если сперва я раздумывал: встать и обернуться, рискуя опять увидеть знакомое-чужое лицо, или откинуться назад, утонув затылком в мягком тепле? — то сейчас выбрал покой. — Калхант лучше меня умеет умирать, оставаясь в живых. Диомед из Аргоса лучше уходит... гораздо лучше. Малыш Лигерон и Аякс-Большой умирают много лучше, чем я убиваю. Менелай умел надеяться и прощать, Нестор — притворяться, Иссин-Мардук, если он еще жив, умеет делать правильные ставки; я не умею ни того, ни другого, ни третьего. Мой папа добрый, а я нет. Хочешь, я наконец познакомлю тебя с папой?
— Ты дурачок... Я уже знакома с твоим отцом. Он слишком долго вмешивался в дела распадающегося Номоса, чтобы и дальше оставаться невидимкой.
Ну вот, теперь куда больше похоже на правду.
— Дурачок... я и сама не знаю, за что тебя люблю.
— Тоже мне загадка Сфинкса...
— А ты знаешь разгадку?
— Конечно. Я рыжий, коренастый, сумасшедший и слегка хромаю. А еще я очень хитрый. Скажи Ангелу, чтобы прекратил прятаться в кустах. Он так сопит, что даже мертвый услышит.
— Я не ошиблась в тебе, милый. Ты вернулся. Вернулся ко мне. К нам. Ты этого еще не понял, но у нас впереди много времени. У нас впереди вечность. Если, конечно, мы заблаговременно позаботимся о своем будущем. Знаешь, Схетлиос [235] теперь торчит на севере. Наконец примирился со Стратием: редкий пример отцовской любви и сыновней почтительности. Надеются, что Гераклиды с дорийцами придут, неся на остриях мечей их имена. Ортия вместе с Мачехой пропадают на востоке, рассчитывая на киммерийцев; Киприда — на юго-востоке, вместе с Фебом. У них там свой интерес. Черногривый мечется, не зная, какому морю отдать предпочтение. А мы с Ангелом — здесь. Мы тоже умеем делать правильные ставки: на запад. И вот: ты вернулся.
235
Здесь и далее: личные прозвища членов Олимпийской Семьи. Зевс-Схетлиос (Упорный-В-Гневе), Арей-Стратий (Воитель), Артемида-Ортия (Прямостоящая), Гера — Мачеха, Афродита-Киприда, Феб — Аполлон, Посейдон — Черногривый.