Ахейский цикл (сборник)
Шрифт:
Я был... я был кем угодно, перестав быть самим собой. И золотой лук пел в моих руках, забыв, что он и жизнь — одно.
...А еще он может из хозяина раба сделать...
Легко снять с себя вину. Это не я. Это лук. Боги. Случай. Судьба. Она сильнее всех.
Жаль, у меня плохо получается: врать.
Это я.
Одиссей, сын Лаэрта.
ЭПОД
Зеленая звезда бледнеет. Вот-вот растает
Рассвет медлит, но я чувствую его острое дыхание на своем лице. Осталось совсем немного. Нам с рассветом: самую малость. Я уже рядом, на пороге, я иду, спешу...
Почему-то это кажется очень важным: вернуться до рассвета.
Иначе будет поздно.
Мне надо торопиться.
...Любимый Диомедов клич «Бей вождей!» двуголо-сьем сливался с моим «Бей рабов!.», превращаясь в смутную дорогу, упавшую под ноги, чтобы там, в туманной дали, продлиться кощунственной ересью, вовсе потерять изначальный смысл, приобретя взамен...
Нет.
Это лучше оставить в покое. Забыть.
Остров Заката Манит покоем, Ручьями плещет. Не пей, о странник, Из тех ручьев. Покой опасен, Покой обманчив, Покой-покойным. Ты жив, мой странник, Спеши уйти...Я не помнил, что творилось в мегароне. Ничего. Очнулся снаружи, посреди двора. Возле резного, золоченого конуса из ясеня, посвященного Аполлону Дорожному. Что я тут делаю? Откуда на мне взялся сверкающий до-спех? Когда я успел...
Эй, вы: почему вы все на меня так смотрите? И почему, срывая глотку, я выкрикиваю полузабытый гимн гребцов, словно Одиссей, сын Лаэрта, еще в пути?!
Остров Восхода Манит лавиной, Прельщает бурей. Беги, о странник, Не жди обвала!..В левой руке я до сих пор сжимал лук, а по бедру хлопал кожаный колчан. Рядом возник мой сын. Весь в крови:
лицо, руки, нарядный хитон, надетый по случаю праздника, бронзовое лезвие меча... Это не его кровь. Это кровь, пролитая им. Телемах был счастлив. Светился от радости; смотрел на меня, как на живого бога, пытался что-то рассказать восторженной скороговоркой — но я не слышал слов.
Я смотрел на свой лук. Долго. Очень долго. Потом разжал пальцы, отбрасывая его прочь, как отбрасывают ядовитую гадину, — и лук послушно исчез. Кажется, никто даже не обратил на это внимания. Колчан, оказавшийся битком набитым стрелами, я просто зашвырнул в угол двора.
— Это не мой муж! Это бог, принявший облик Одиссея! Прочь!..
Пенелопа стояла на балконе. Как и другие, смотрела на меня. Но, перехватив мой ответный взгляд, вихрем сорвалась с места. Скрылась в гинекее.
Я смотрел ей вслед еще дольше, чем разглядывал лук.
Наконец разлепил спекшиеся губы. Не зная заранее какие слова слетят с них.
— Они все мертвы?
Вопрос таил в сердцевине ответ-убийцу. И убийца не замедлил прийти:
— Все.
Ноги отказались держать меня.
Жизнь человека Посередине, На тонкой нити Между покоем и ураганом...Вторично я очнулся в волнах Океана. Потоки ледяной воды хлестали по лицу, и сперва подумалось невпопад: я ведь почти вернулся! Почти! Там, на гиппагоге, в тумане, они же узнали меня! Аргус, Эвмей, Филойтий, мой сын... Несмотря на мои двадцать четыре года, признали в явившемся спасителе Одиссея, сына Лаэрта! Пускай сын никогда не видел отца, и для мальчика я был ожившей сказкой, героем, богом — но остальные?!
В седой пелене, под мерный плеск океанских волн, на какой-то миг я действительно вернулся. По-настоящему. Взаправду. Быть может, ступи я на Итаку открыто, не прячась под дурацкой личиной из шляпы, этолийского выговора и трижды разумного желания осмотреться, все случилось бы по-другому? Кто знает. Поздно сожалеть об утраченных возможностях. Поздно терзаться. Но может быть, еще не поздно вернуться? Очередная волна ударила в лицо, вынудив закашляться. Я открыл глаза. Они были здесь, рядом, вокруг: Телемах, обеспокоенный филакиец, дамат Ментор, нянюшка, рябой Эвмей — и к нам спешил коровник Филойтий с очередным кувшином в руках, расплескивая на бегу колодезную воду.
— Довольно! Довольно, говорю вам!
Сколько кувшинов им понадобилось? Я был мокрый с головы до ног.
Тогда вместо воды полились слова. Реки, моря, океаны. Оказывается, полчаса назад я приказал повесить дюжину рабынь, которые успели родить от женихов. И еще что-то приказал. И еще. А трупы из мегарона вынесли наружу, зал спешно приводят в порядок, смывают кровь, окуривают серой...
Поток слов тек мимо меня. Лишь отдельные фразы задевали в душе тайные струны, но звон глохнул и исчезал. «Это не мой муж! Это бог, принявший облик Одиссея! Прочь!..»
Во всех речах сквозило эхо крика Пенелопы.
Вперед протолкался Эвмей. Я взглянул на него и едва не завопил от радости. Рябой смотрел на меня, как раньше. Впору кинуться, руки целовать...
— Часть прихвостней удрала, — огорченно сообщил Эвмей. — Виноваты, басилей. Упустили.
— Никуда не денутся, — оттеснив рябого, филакиец старался выглядеть спокойным. Получалось плохо. — В порту наши люди. Гавань перекрыта, куда им податься?
— Лаэрт. Вот куда. Кажется, это сказал Ментор.