Ахилл
Шрифт:
74. Прощание Ахилла с Деидамией
И вот уж послан вестник к Пелею, чтоб рассказать о произошедших на Скиросе великих событьях, корабли в длительный поход подготовить и мирмидонских бойцов для сражений под высокими стенами Трои.
Скиросский царь тоже расщедрился и пообещал снарядить два небольших судна для только, что обретенного зятя, но воинов дать отказался ахейцам – слишком мало на его небольшом острове людей проживало.
Ради такого торжественного случая лучшего быка пятилетнего царь Дикомед в жертву приказал зарезать владыке Крониду, сверхмощному Зевсу. Молодые долопы кожу содрали с быка, всего на куски разрубили, на вертела нанизали, разрезав на мелкие части, сжарили их на давно разведенном
В это время в пиршественном зале были накрыты столы, вестники вместе с проворными слугами дома вино с золотистым ароматным шафраном в кратеры наливали, мешая с водою и медом, и расставляли блюда с хлебами, сырами, фруктами и овощами. Тут все, включая прибывших ахейцев, приступили к богатому пиру. Кубком приветствуя родных и гостей, такими праздничными словами начал пир Ликомед:
– Пищи, прошу всех вас, вкусите и радуйтесь! После ж того, как голод насытите вы и утолите жажду, поздравляйте жениха и невесту и подарки им дарите.
В свадебном пире быстро день пролетает, и теперь, наконец, брачный союз свой не скрывая, как прежде, вместе влюбленные отправились спать на брачное ложе под покровом всезнающей ночи. Битвы кровавой войны пред сонным взором Деидамии встали и поплыли суда чернобокие; наступающей молодая супруга страшится зари. Сон не спускался на веки супруги и, окончательно проснувшись, к мужу она прильнула, нахлынувших слез не может сдержать и всего его трепетно обнимает:
– Ты завтра уедешь. Снова увижу ль, любимый, тебя и к твоей груди снова прижмусь ли, о могучий мой Эакид? Дом наш сочтешь ли достойным или, Пергам захватив и лары тевкров, вспомнить уже не захочешь обитель укромную девы? Что мне спросить сейчас у тебя? Чего опасаться? Каких обещаний просить, коль не успеть мне даже у тебя на груди вдоволь наплакаться. Одна лишь брачная ночь нас с тобою свела, и она же нас разлучает. Как краток мой брак оказался законный. Ах, Судьба злополучная, только-только отдав мне Ахилла, его у меня уже отнимаешь! Что же, иди! – помешать не осмелюсь. Но, умоляю – себя береги, помни, что не напрасны были страхи Фетиды. Что же, иди! – во всем желаю удачи тебе, но только оставайся мне верным! Многого слишком прошу, ведь слезами троянские девы будут смягчать мужественное твое сердце, многие тебе пожелают сами отдаться и родину сменят на брачное ложе…, иль Прекрасную Тиндариду полюбишь, прославившуюся похищеньем бесчестным. А я лишь сначала останусь в памяти о юности твоей первом приятном проступке, а потом я навсегда всеми буду забыта и первым тобой.
Ахилл мочал, и в голосе Деидамии появилась ожесточение – видно было, как она злилась, что он ей не возражает, даже не хочет солгать, хотя бы для вида. Пелид по-прежнему хранил суровое молчание, и Ликомедида не выдержала и зло попросила:
– Дай мне уехать с тобой! Почему не нести мне знамена Арея вместе с тобой? Я могу и переодеться в мужскую одежду. Иль мне никто не поверит, но ты же вместе со мною, как дева, носил и тирсы, и Вакха святыни!
Поняв, что просит невозможного, Деидамия взмолилась голосом изменившимся:
– Сына лишь не забывай, которого мне в утешение горькое ты оставляешь, и вот еще что прошу обещать мне. Внемли моим мольбам: я прошу, чтобы взятые в плен чужестранки не подарили Фетиде внуков, незаконных и ее недостойных.
Так говорила Деидамия, и ее речью искренно тронут был Ахиллес, хоть и ненадолго:
– Милая, быть тебе верным клянусь. Обещаю, что, взяв Илион, к ногам твоим брошу толпы служанок плененных и горы сокровищ фригийских.
Впрочем, напрасные любовные обещанья всегда уносятся ветра порывом, ибо еще сам хранитель клятв Зевс Горкий, когда дело касалось любви и ревности, беззастенчиво и нагло лгал и даже клялся, хотя и не священной клятвой богов. Гесиод же поет, что по этой причине с тех пор не навлекают гнева богов нарушение клятв, которые приносятся любовниками друг другу.
75. Одиссей
Так Ахиллес, надавав Деидамии обещаний беззастенчиво лживых, гостеприимный Скирос покинул. Скинул подаренный тестем пурпурный плащ Эакид, и дротом тем самым и блестящим щитом, что захватил во дворце, он был украшен. Таким воинственно дерзким был увиден всеми Ахилл, когда в сопровожденье ахейцев он к кораблю подходил. Никто не отважится не только сказать, но и вспомнить, что было до этого с юным героем на острове.
Жертвы вечно шумящему морю и бурным ветрам по обычаю тут приносит Пелид– так ведь всезнающий Одиссей посоветовал – и никогда не знавшим ярма черным быком почитает деда Нерея, правдолюбца лазурного моря, а владыке глубин всех морей Посейдону Гиппию в воду живых бросает коней. Милую мать задобряет юною белой телицей, украшенной по обычаю лентой и, тучную жертву бросая в пенное море.
– Слушались мы тебя до сих пор, милая мать, чрезмерно, хоть иногда несбыточны были твои пожелания и приказы. И вот теперь, несмотря на твое нежеланье, я к ждущим меня кораблям арголидским иду, чтобы плыть под троянские стены в схватки и битвы, больше всего прославляющие мужей.
Так сказал юный Ахилл и легко по трапу взбежал на палубу корабля. и вот уж от земли, только-только ставшей родной, его южный горячий ветер Нот с устрашающим ликом, под густым скрытым туманом, на крыльях влажных уносит, туго надув паруса. Скирос скалистый начинает в дали теряться морской, скрываясь в тумане.
Вслед Ахиллу супруга смотрит с башни высокой, милого сына к себе прижимая; рядом сестры рыдают. За исчезающими вдали кораблями Деидамия следит взглядом застывшим. Ахилл тоже украдкой иногда взгляды бросал на оставшийся позади остров, думая о стенаниях той, что осталась в им покинутом доме. Тут на открытом лице юного героя появилась улыбка горького сожаления, как будто страсть, возвратясь, его сердце вдруг защемила. Наблюдательный Лаэртид тут же замечает желанного спутника грусть и начинает такой тихой речью его утешать:
– Расставаясь, люди всегда сначала тоскуют. Но не забывай, что тебе предначертала сама непреложная Мойра повергнуть в прах великую Трою! Сам видишь, что напрасно непомерно заботливая Фетида унизила тебя женской одеждой, укрытию этому вверив и уповая на верность царя Ликомеда. О страх материнский чрезмерный, правильно Феб изрек, что во всем нужна мера! Разве должна прозябать в безгласной тени твоя бесстрашная доблесть? Ведь не наши мольбы тебя под Трою позвали – ты бы и сам явился туда, чтобы добыть нетленную славу.
– Не слишком ли занят ты материнских грехов описаньем? Виной всему судьбы! Своим копьем искуплю я дней Скиросских бесчестье. Ты ж, пока море спокойно и парус наполнен Зефиром и Нотом, выдай скорей, для этой войны у данайцев какие причины, чтобы уже сейчас я мог проникнуться к троянцам праведным гневом и в битвах их не щадить.
– Не знаю, с чего лучше начать. Говорят, спор о том, какая богиня – Гера, Афина иль Афродита прекрасней разрешить был избран Зевсом Парис – никому не известный троянский пастух. Тяжбе этой причина возникла близ пещер Пелионских во время свадьбы отца твоего Пелея с Фетидой, на которой и бессмертные пировали. Не приглашенная на свадьбу Распря Эрида бросила на свадебный стол яблоко золотое с надписью «Прекраснейшей», и пастух, оказавшийся царевичем Александром, присудил его Пафийке и стал у нее за это награду просить. Легкой добычей ему указаны были ею Амиклы. Он коварно разрушил брачный покой у Менелая Атрида, принявшего гостя радушно – стыд, увы, и несчастье могучей Европы! Похитив вместе с Еленой сокровища Спарты, в свой Пергам уплыл похититель. Оскорбленные эллины отовсюду собрались для справедливого мщенья. Кто бы такое стерпел – чтоб обманно из родного чертога милую украли супругу, словно корову из хлева? Чтобы ты сделал, если бы твой гость, например, я иль Диомед, сейчас плыл бы с похищенной Деидамией, в страхе на помощь, зовущей тебя?