Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах
Шрифт:
– Что?
– Клото, говорю. Лахезка – дура. И брови у нее сросшиеся. Не выщипывает. А ты долго…
Я шагнул в угол. Взял пучок хвороста – сунул в изнывающий от голода огонь. Тихо повторил:
– Долго?
– Шел долго. Мы-то думали, еще в Титаномахию явишься знакомиться. После жребия – так уж точно. Я Атропос новый гребень из-за тебя проспорила – красивый, серебряный.
–
Полетели в котел куски потрошеной, почищенной кефали. Мойра помешала варево, споро вытерла руки куском ткани и бросила равнодушно:
– Десять пришли – может, тогда и купишь. Идем уже, нечего стоять тут… рыбой на царские одежды вонять. Пошли к сестрам.
Как веселилась Ананка за плечами! Казалось: выскочит вперед, побежит дочку обнимать. «Ну как тебе знакомство, невидимка?!»
У низкой двери, ведущей в соседнюю комнату, Клото остановилась. Скосила блеснувшие зеленью глаза.
– Ты запомни, что Лахезка – дура, - посоветовала громким, ядовитым шепотом. – Так что с этой вы друг друга поймете.
А потом толкнула дверь и ввалилась внутрь с зычным:
– Эгей! Тут любимчик наконец-то добрался!
– Материнскую ось ему в селезенку! – ударило изнутри густейшим басищем. – Спорили же, что не раньше, чем через год припрется!
В ответ заскребся меленький смешок, и старушечий голос предположил:
– На что спорим – столбом сейчас станет?!
Полностью оправдав ожидания обладательницы голоса, я шагнул внутрь – и приморозился ногами к порогу.
Нитей были тысячи. Сотни тысяч. Больше.
Лучи солнца просачивались через хрустальную крышу, падали в каменную чашу, где лежал вязкий туман – а оттуда скользили на огромное, медленно вращающееся веретено, свивались вокруг него, как вокруг оси. Ложились трепетным медовым маревом, озаряя и оживляя серые, неказистые, необметенные стены.
И разрастались в нити.
В сотни нитей. В тысячи.
Разноцветных.
Стелящихся по полу, извиваясь и переплетаясь, задевая другие…
Сливающихся в единое, грубое, узловатое полотно.
Нет, не в полотно – тогда уж в паутину. Плел паук, потом вдруг хлебнул Дионисова подарочка – и решил побезумствовать, вот и наворотил.
– Стал. Нет, стал же. Так на что мы там спорили?
– Да я сама с тобой хотела на это же спорить! Зевс ведь так же стоял. Благоговеют… соколики.
– Какой соколик? Воробей заморенный! Атропка, я век назад румяна поставила на то, что он хилый будет. Отдавай румяна, видишь, хилый какой!!
Кто хилый – я хи… а ведь пожалуй,
Потому что Лахезис (которая дура) может меня вчетверо сложить. И под мышку засунуть – куда-то в недры необъятного красного гиматия. «Фигуристая» – это не то слово, она места занимает больше, чем глыба мрамора, на которой величественно развернулся бесконечный недописанный свиток. Брови – в пол-лба (где такое выщипаешь, тут с лошадьми корчевать надо). Щеки в оспинах. И басище – густой, простуженный, таким если в ухо рявкнуть…
Уха не досчитаешься.
А вот Атропос на сестру совсем не похожа. Мелкая, сухая, суетливая, перебирает загрубевшими пальцами нити. Попутно успевает вытереть нос. И поправить гиматий – туманно-серый, залатанный на плече, а серебряная кайма давно стерлась.
– Да куда ж он этот пастух… ага, вот, пора, пора, долго небо коптил… – и щелк-щелк истертыми адамантовыми ножницами.
Тихий звон лопнувшей струны. Одна из нитей ложится на пол, свивается в колечки. Пропала.
Теперь, наверное, в золотом сосуде у меня во дворце, среди других.
– Приполз… зараза… полтора года где был? Нити режу – а они остаются, режу – а они остаются! Путаница, жребии дурные… чуть все полотно не угробил с дружком своим, чего пялишься?! Тебе-тебе, других зараз тут нет.
Щелк-щелк! Щелк… еще щелк. Стою, правда, пялюсь. Хтоний зажат под мышкой. Багряный плащ на плечах. Клото меня в сторону переставила, пошла на свое место – к веретену, солнечные лучи на нем в пряжу судеб вить…
А я все стою.
Мойры?! Хранительницы нитей судьбы?! Те самые, про которых боги – шепотом все эти годы?!
– Э-э, сестры! Новый диплакс ставлю! Ставлю, что отомрет через тысячу вздохов, не раньше!
– Принимаю! Любимчик тысячу вздохов стоять и глазеть не будет, не та порода. Это он сейчас застыл: к славословиям привык, к почестям… Э, Атропос, участвуешь?
– Диплакс надвое раздирать будем? – отмахнулась Атропос, мимоходом резанув какую-то нить, – Клото, ты лучше варево бы свое поразливала, есть хочется, а нити без тебя никуда не денутся, мало сегодня рожениц-то, успеешь потом навить.
Атропос пробормотала что-то, встала из-за веретена, завозилась с котлом и мисками, распространяя по комнате густой рыбный запах.
Правда, комната от этого не стала ни более уютной, ни более живой.
Атропос, похмыкивая, шныряла пальцами-пауками в пряже, а Лахезис щурилась от своего стола добродушно, явственно что-то замышляя.
– Э, сестры, мы гостя не так встретили. Он, значит, к нам, а мы тут как есть… хоть бы видок какой накинули. Ну, как для Зевса…