Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах
Шрифт:
Персефона смотрела потрясенно, хватая ртом воздух, – страшен? Вздор, она меня каким только не видела, взять хоть утро после брачной ночи…
Хорошо, таким она меня и правда не видела.
Хотя, может быть, она просто слишком верила в мой здравый смысл.
Золотистая дымка пала на алую тварь, рассеялась – и в мой взгляд уперлись две молнии из глаз Громовержца.
– Ты осмелился говорить со мной в таком тоне?
Конечно. Властителя смертных и бессмертных поймал у своей жены незадачливый муж, который должен бы на коленях за такое благо хвалы возносить.
И выместить на мне.
Я сделал несколько шагов назад, позволяя ему выйти из грота, не спуская с него тяжелого взгляда.
– Я мог бы найти для тебя другой тон, Кроноборец, – процедил, – явись ты к другой женщине.
Нахмурилось небо над головой – запузырилось свинцовыми тучами, прикрывшими колесницу Гелиоса. Зря, братец. Так я чувствую себя гораздо лучше, у меня ведь там темно, знаешь?
– Не играй роль Мома-насмешника, Аид, все знают, что ты мало ценишь жену. Ты давно искал предлога, не так ли? Предлога выйти против меня?
Обожгло пощечиной. Изящно, младший. Вот уже я и бунтарь, который жадно ищет причину накинуться на Зевса-Справедливого. Сейчас он помянет мой жребий, и порочный круг замкнется: я окажусь неправым.
– Ты мечтал об этом со дня жребия!
Ему не нужна была молния: он весь пылал праведным негодованием, выжигая глаза своим блеском. Из грота долетел полузадушенный стон Персефоны: она смотрела на нас, кусая пальцы, она слышала последние слова, она знала, что они обозначают: не один на один. Одиннадцать и один. Одиннадцать против одного…
– Кто из нас здесь Мом, Зевс? А ты давно ли мечтал посягнуть на мое ложе?
Сверкнуло в небесах: то ли Гелиос попытался выглянуть и узнать, что происходит, то ли молния летела к своему хозяину.
– Бросаешь мне вызов, Аид?
Небо словно снизилось, кипя тучами, как котел с кровяной похлебкой, небо стало почти ночным, напоминая свод родного мира, и смертные, должно быть, бросились приносить жертвы Зевсу-Вседержителю – чтобы не гневался, чтобы уберег от участи сойти в царство мрачного Аида.
Молния появилась в его кулаке – такая же, как когда-то – на отца…
Я стиснул побелевшими пальцами явившийся на зов двузубец.
Столкнулись взгляды – молния ударила в неизбывную тьму.
Зря, брат.
Знаешь, ты, конечно, кроноборец, но не всемогущий. На заре времен я болтал с тем, что сильнее тебя, ты ее не слышишь, но она у тебя за плечами сейчас… всегда. Ты думаешь, что у тебя нет твоей Ананки?
Ну, так я могу побыть за нее – слышишь, младший?
Он не слышал.
И за плечами у него косматой горой вставала мощь.
Распахнутые дымчатые крылья орла – тяжкие тучи, и яростные молнии, дожди и грозы, облака и туманы, и власть повелевать всем живым и бессмертным.
И
Жизнь и смерть сошлись ради ничтожной причины.
Нет. Причина была бы ничтожной, если бы схватились муж и обольститель, в такой же борьбе невольно растут ставки. Что ты ставишь, брат?
Власть, которая мне не нужна? Твое величие?
Моя любовь? Нет, это я не готов поставить, это слишком дорого против власти…
Мысль мелькнула – и нырнула в Лету, та как раз была за плечами. Смерть стояла против жизни – выпроставшейся, сияющей, обжигающей гневом. Во всем своем ужасе и во всем бессилии, мне не выиграть эту битву…
– Бросаешь мне вызов, Аид? А чем будешь бить?
Младший против старшего, младший над старшим, чем мне бить, чем можно бить, что для него Стикс и Флегетон, что весь мой мир, вздыбивший шерсть рядом со мной, какое оружие…
«Чем будешь бить, невидимка?!» – полузадушенный выкрик Ананки за плечами сквозь века.
Брось, Аид, негромко и вкрадчиво сказало что-то. Ты знаешь ответ. Ты догадался еще когда подслушивал разговор жены с Гекатой, просто струсил, потому что это – последний шаг, крайнее средство, как выпустить Гекатонхейров…
Да. Как выпустить Гекатонхейров.
Прости, брат. Вечно мне на ум приходят крайние средства. Наверное, это мой характер.
Но ты же, наверное, знал, с кем связывался.
– А кто тебе сказал, что я буду бить сам?
– Кто же, если не ты? Двинешь на Олимп армии чудовищ?
Он почти смеялся надо мной, а мне почти жаль было прерывать этот смех.
– Зачем? У меня под рукой более действенное средство. Пропасть глубже аида. Армия, страшнее чудовищ.
Насмешки в глазах Зевса как не бывало. Выпад отражать нечем, кроноборец? Так посмотрим, как тебе завершение этого выпада.
– Я открою Тартар. И тогда сомневаюсь, что Сторукие удержат то, что внутри, – тоном ниже, глухое шипение, – удержат всё, что внутри…
Донеслось ли до него неверное эхо, жуткое «рано или поздно», прошедшее сквозь века? Может быть, этого было и не нужно: орел опустил распростертые крылья, в глазах Громовержца явилось эхо колебания.
– Ты не пойдешь на это.
И сам не верил в то, что сказал. Я умел быть убедительным.
А уж моя слава была еще убедительнее меня.
– Так ударь меня, – заключительной оплеухой, – брат.
У него был яркий ум – яркий, как его оружие. Он понял, что для величия не время, как и для оскорбленного тона. Он видел, что осталось только – выйти из боя и присоединиться к остальным десяти…