Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах
Шрифт:
Царю не пристало ерзать на троне – щурится. А что у царя к этому трону все скоро примерзнет, и он начинает уже понимать муки Геры, пойманной подарком Гефеста, – это дракону наплевать.
Оркус тянет еще один жребий. Божок лживых клятв проникся не на шутку: каждый раз с душераздирающим скрежетом сдвигает крышку с золотого сосуда Мойр, окунает ладонь – и полным торжественности жестом протягивает мне еще одну спутанную, пресеченную нить. Семнадцатый… восемнадцатый? Сбился. Тень плывет от входа так, будто и правда плыть приходится, да еще против течения… ногами шевелить бесплотными не пробовала?! Отправить сволочь на Поля
Да куда его на поля мук, это ж жрец Аполлона, если б он двух братьев не зарезал – можно было бы даже в Элизиум…
– Выпей из Леты. Асфодель подарит тебе забвение.
Невесомый клубок, обрезанная нить, тает в руке. Жрец Аполлона бредет к выходу все так же – не торопясь. Из-за трона выныривает морда Гелло, потом появляется сам Гелло… напрягается, как лисица, собравшаяся схватить зазевавшуюся мышь… прыжок!
Тень снесена в коридор мощным пинком когтистой лапы. Гелло горд по уши (угадал тайную волю хозяина, невысказанную!), Эринии заплевались ядом: не по-царски! не по-владычески! Сыновья Гипноса (сколько их у меня в свите? Десяток? Слишком быстро мелькают, сбиваюсь) звенят дружными смешками; юный пожиратель падали Эврином оскаливает от возмущения резцы – длинные, как у кролика.
Владыка хмыкает и жестом отзывает подземного обормота, пока тот не распугал толпящиеся у входа тени.
Сейчас кто-то еще отправится на асфоделевые поля.
Или в Темные Области, которые хозяйственный Эвклей вместе с Керами обставляют сообразно жутковатой фантазии. То ли Кер, то ли Эвклея – не разберешь. Вчера был там – уже образовалось с десяток ям со змеями, скорпионами, ядовитыми жуками (жрать преступников живьем), под ногами бестолково путались голодные грифы, разевали клювы и нацеливались то на печенку, то вообще куда-то не туда. Багровели раскаленные цепи, торчали кресла, с намеком усыпанные шипами.
Керы, Эвклей и Темные Области были очень довольны друг другом и звали присоединиться. Эвклей еще какие-то байки травил про мою фантазию времен Черного Лавагетства. Керы косились с уважением, Темные Области прямо стонали под ногами: и нам, нам удели фантазии! Ну, казнь-другую придумай, что тебе стоит…
– Выпей из Леты, дочь пастуха. Асфодели ждут тебя.
Они плывут и плывут. Вздрагивают, мельком взглядывая на подземного царя, и сразу опускают глаза, потому что: страшен! грозен! трон – золотой! фарос – алый! Двузубец в руке, а рожа – даже мертвого напугает (вас бы на это промороженное кресло посадили – посмотрел бы).
Гипнос, зараза, шутил – без всякого почтения к Владыке: «Предупреждать бедняг, что это – твое обычное выражение лица?»
– Пей из реки забвения. Аромат асфоделей подарит тебе утешение.
Воинов много. Еще рыбаков, охотников. Правда, и эти воевали. У женщин жребии почти одинаковые: родилась, потом замуж, потом горшки-козы-очаг, а потом была война…
Жребии, жребии, жребии…
Левое тело Гекаты поднимает руку – вежливо гасит зевок. Кто-то (кто - наплевать) перестал играть в молчанку и шепчет, что я что-то много отправляю за забвением, а мучить – так пока никого.
Осечка случается уже после первой сотни, когда мне на ладонь ложится кудрявый клубок, отдающий травой и отзвуками пастушьей свирели.
И я запоминаю эту тень: коренастый пастух кутается в овчину с обгоревшими краями, бледен и печален, как остальные, тревоги у него в облике
Я знаю, что должен сказать сейчас царь. «Твоя жизнь праведна, – должен сказать он. – Вкушай наслаждение Элизиума».
Я знаю, что хочет сказать сейчас Аид-невидимка. «Ты дурак, пастух. Зачем жил праведно?!»
Хочешь – я дам тебе выбор, вместо того, чтобы отправить тебя в долину мертвого счастья? Вдыхай аромат асфоделя. Тони в забвении. Или кричи от безумной боли там, где сейчас хозяйничают Эвклей и Керы.
Поверишь ли ты мне, если я скажу, что это – лучше, чем твоя нынешняя участь?
– Твоя жизнь праведна. Вкушай…
Вкушай-вкушай, пастух. Кушай, не обляпайся. Тебе не дано решать. И знать тайны этого мира тебе не дано.
Мне они тоже с большой неохотой открываются.
Свита оживляется, пастух удаляется навстречу пытке, ах да, блаженству. Навстречу – тень с такой рожей, что вполне может посоревноваться с Владыкой. От самого входа видно – головорез, насильник, живодёр. Морали – ни на донышке. Еще и грабитель.
И львиная шкура болтается на плечах – ну, тут никакого жребия не надо, это Леон, из тех, кто наводил ужас под рукой Черного Лавагета. Вечно таскал на себе эту вонючую шкуру, чтобы соответствовать имени, и вечно спьяну начинал рассказывать, как прибил льва (то голыми руками, то дротиком в ухо заколол, а раз вышло – удушил львиным же хвостом). Во взятых городах резал все, что попадется под руки; насиловал, не разбирая возрастов; кромсал живых младенцев на глазах у матерей. Как-то одна такая мать не выдержала. После я мельком глянул на труп с перерезанным горлом, бросил: «Сожгите» – так в шкуре этой его и похоронили.
Где же ты столько лет шатался тенью, Леон? Не сразу нашел дорогу? Или ждал пока твой бывший лавагет заступит на царство – по старой памяти милости получить хочешь?
Знаешь, лучше бы ты попал сюда раньше и стал злым духом.
– Ты совершил много злодеяний и искупишь их мучениями в Темных Областях.
Думаю, его можно зашить в его дурацкую накидку. Герой в львиной шкуре… выдумал.
Тень смотрит по-бараньи тупо. Потому что решение таким быть не может. Какие муки?! Приказ же выполнял. Какие злодеяния?! Был же не хуже прочих, а если вспомнить того, кто был хуже…
Хуже всех там был я.
Дернулась щека – не вовремя всплыло перед глазами то, к чему давно привязал груз: «Это не я», – и потопил в омуте памяти. Блики луны играют с вечерней бирюзой моря; Левка гладит сведенные в судороге боли плечи; юнец полутораста лет от роду скорчился на песке, зарылся пальцами, будто хочет отчистить с них кровь и копоть: «Не трожь меня! Не трожь!! Отравишься…»
Моргнул. Встретил взгляд Мнемозины: богиня памяти, оказывается, здесь. Как всегда – скромненько, у стеночки, в серых одеждах, глазки потуплены, в руках стилос и покрытая воском дощечка. Наверное, задумалась и посмотрела на царя случайно.