Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах
Шрифт:
Захотелось притянуть жену к себе, обняв за плечи. Не заниматься любовью, которая никогда не даст плодов. Просто сидеть, пока она не поймет. Или пока у меня не станет достаточно твердости, чтобы сказать ей это.
Впрочем, наверное, она знает сама – сообщила услужливая Геката, или, может, Стикс, счастливая материнством, потому что всего лишь живет в этом мире, а не владеет им…
– Что ты сказала?
Она с удивлением смотрела на мое напрягшееся лицо, на то, как я приподнялся…
– Правду.
Наяву
– Что ты сказала?!
– Правду. Что не хочу от тебя детей.
Мир отполз подальше и притаился – чтобы его не ударило судорогой боли.
В отдалении проснулся Эреб. Сладко зевнул из своего дворца в мое окаменевшее лицо.
«Бесконечность», – напомнил ласково.
Сказание 10. О разумных решениях и об осознанном безумии
Голые сучья
Дрогнут от хлада,
Клонятся вниз.
Тщетно кипучий
Сок винограда
Льет Дионис…
Г. В. Иванов.
Мать Богов, Звездоглазая Рея, что ты твердишь свои глупые сказки ветру и морю?! Кому охота слышать о Кронидах? О том, как Посейдон проспорил Афине Аттику. Или как Зевс зачинал очередного ребенка три ночи. Как Гера мстит любовницам мужа, или как Деметра однажды попробовала мясо смертного…
Придумай что-нибудь поинтереснее – и у тебя найдутся слушатели.
Придумай о женах и невестах, которые дожидаются мужей с войны.
Достаточно будет даже одной сказки: о воюющем муже – царьке какого-нибудь острова. Пусть он воюет себе долгие годы, а потом еще дольше плывет домой, пробираясь мимо чудовищ и любовниц, а его верная жена пусть сидит на острове и ждет. И не отвечает на притязания многочисленных женихов.
Придумай такую сказку, Мать Богов, – и смертные аэды с упоением подхватят ее и разнесут по Элладе и за ее пределами…
И всем будет плевать, что это сказка.
Чаще всего они не дожидаются.
Если дожидаются – с ножом в руках, чтобы подарить его мужу (спина – лучшие ножны для дара).
И встреча – не горячие поцелуи, а холодное ложе и укоры: где был? зачем воевал? да пусть бы вообще правили, а нам – пусть бы дали жить…
Гестия, ты не дождалась меня с этой войны – может, понимала, что она не закончится?
Жаль.
Может,
– И? – спрашивает тот, в черной воде.
Этой линии в бесконечном рисунке твоей памяти бы не было?
Ее и так нет – стала прошлым, потому что все уже кончилось.
Вот только память не желает вливаться в переполненный ею Амсанкт.
Есть боль, которую трудно отделить от тебя самого.
Ее глаза не полыхали яростью. Не леденели двумя драгоценностями. Не пылали отвращением.
Просто смотрели – и из них убийственной истиной глядела эта фраза: «Не хочу от тебя детей».
Обыденный росчерк в высшей ненависти.
Новая битва бесконечной войны, проигранная еще тогда, когда зажимал ей рот, вспрыгивая на колесницу, нет, раньше, когда увидел ее танцующей и искалечил этим все.
Ее. Себя. Деметру – в Тартар Деметру…
Свой жребий – Владыки не должны проигрывать битвы…
Отыграй, – простонал мир. Давай. Так просто. Поднять руку. Ударить. Нет, сначала сказать. Что? Ну, хотя бы – «тебя не спрашивают». Достойно Владыки. Потом ударить. Вон, она голову наклонила, знает, что сейчас будет. Рвануть ее хитон.
Она не будет сопротивляться – ты же ее муж… царь.
А даже если будет – тебе что, в первый раз насиловать, что ли?
– Иди, – сказал я, когда понял, что уже не сижу на кровати в онемении, а стою возле нее, держа двузубец.
Факелы чадили, как четырнадцать мелких злобных Тифонов. Оранжевые языки пламени с них стремились под потолок.
Персефона стояла по ту сторону ложа, с мрачным вызовом глядя на меня.
– Куда ты прикажешь мне идти… царь мой?
– Куда угодно. На поверхность. К матери. На Олимп. Иди.
Она неспешно подняла расшитый цветами гиматий. Потом сандалии. Маргаритки с ожерелья собирать не стала.
Возле двери задержалась и обронила почтительно:
– И ничего не скажешь напоследок?
Спальня вокруг преобразилась в беседку, зазвенела музыка камня, и зажурчал неподалеку ручеек. Она – со злорадной улыбкой у входа («ухожу, дядюшка!»), гранат вместо двузубца в пальцах… «Ничего не скажешь напоследок?»
И так легко – не целовать ее, отправить назад к матери, чтобы отравленная золотая дрянь, угодившая мне в сердце годы назад, не жгла сейчас страшнее Кронова серпа…
Только ничего не говорить напоследок.