Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах
Шрифт:
Они планировали это еще в Титаномахию.
– Да, – подтвердил Эреб, тоже встал, мертво шатнувшись вперед. Тело Эвбея трещало и разбухало, не в силах удержать мощь Первомрака. – Клятва была из-за этого.
Кожа треснула на шее, порвалась – и в образовавшуюся щель хлынуло черное, густое, со множеством извивающихся конечностей, разорвало жалкую оболочку в клочья, загасило факелы, превратило чертог в сплошную обвивающую пелену тьмы.
Я еще успел схватиться за двузубец, потом подумать: а чем я его буду бить?! Создателя и властителя мира? Потом меня обволокло, закружило и понесло, мрак душил и обжигал, ощупывал лицо бесконечностью мохнатых, липких паучих лап
Я удерж…
Пальцы стискивали двузубец. Нагретый пахнущий раскаленной бронзой. Ненужный и глупый.
Как и я – лежащий на полу. Скованный моими пальцами – как я был скован по рукам и ногам цепями мрака. Черными, толстыми, почему-то горячими.
Титаны все еще рвались из своей темницы, но темница стояла, сторожа никуда не делись, я удер…
Да скорее – меня удержали.
По губам текло что-то теплое, грудь сдавливал недостаток воздуха. Пол подо мной тоже был жарким, будто нагретая под утро постель со скомканными простынями.
Только каменная.
Косматое, многорукое воплощение первомрака клубилось в покое, заполняя его собой, превращая чертог в скромную комнатку.
– Противишься… – голос из прошлого. Глубокий, древний, глухой. – Зря. Это величие. Мощь. Власть. Согласишься – будем вместе… вдвоем. Оставлю тебе часть…
Часть меня. Огрызочек прежней личности на задворках эребского величия. Честный обмен: мне – бесконечную власть над миром, который охотнее подчинится своему создателю, чем чужаку. Эребу – тело, которое может его вместить. И тоже власть.
– И все равно… меняться…
Что там говорят про молчание? Что оно выражает согласие? Хочешь услышать несогласное молчание, а, великий Эреб? Хочешь услышать молчание, в котором тебя посылают в Тартар, ах, ты же знаком с Тартаром, он тебе брат… тогда к папаше-Хаосу?
– Зря… – просипели из мрака. Одна из лап нетерпеливо потянулась к моему лицу.
– Подожди.
Прошуршало по полу тонкое покрывало. Обдало холодком иссохшие губы: потянуться бы, напиться ночной влаги! Душная тьма перед глазами развеялась, выступили стены, потолок… моя рука, сжимающая ненужный двузубец.
Заворчал, зарокотал что-то недовольное Эреб совсем близко.
– Дай мне посмотреть на него. Поговорить с ним. Может, он сам…
Во рту было полно ихора – позабытый за последнее время привкус. Ихор вытекал из носа, толчками заливал горло изнутри, бешено лупил в виски, из-за него я не услышал, как она приблизилась.
Почуял холодную ладошку на щеке. Нюкта повернула мне голову так, чтобы я смотрел на нее.
– Не отворачивайся, мальчик… смотри. Слушай. Ты поймешь, ты ведь всегда понимал как никто. Пожалуйста, согласись на то, что сказал муж. Он сделал тебе щедрое предложение. Вы будете править вместе.
Дернул углом рта. Предложил волк зайцу вдвоем пообедать …
Густая туча мрака царила за ее плечами. Отпусти – бросится. Из тучи выходил, вылеплялся поджарый остроухий пес – я знал это рычание, слышал его много раз, помнил по снам.
Мир подземный. Отражение и мощь всего царства, которым так удобно – бить…
– Может быть, ты думаешь: мы алчны? Нам нужна власть? Царствование? Корона? Нет, мальчик… мы идем на это только для одного: чтобы
Держать, держать, держать… что ж они там в эти двери колотятся. Учуяли слабину. Хорошо удерживать Тартар, сидя на троне, сражаясь с великанами, разъезжая в колеснице… Плохо – вот так, на полу, с раскинутыми руками и ногами, глядя в лицо великой Нюкте.
Пытаясь понять, что она там говорит.
– Враг? Какой?
– Ты, мальчик…
* * *
– План был плох. Он был хорош – и плох. О, как был хорош этот план! Посадить на трон подземного мира олимпийца. Сына Крона. Бога, у которого хватит сил удержать мир, превратить его в царство, подчинить своей воле! И мы выбрали его – выбрать было легко, только один не побоялся сойти под землю, просить совета у подземных. Один – предложил чудовищу брататься с ним! И мы выбрали и довели до конца – и ошиблись.
– Почему?
– Потому что мы его выбрали.
Губы слиплись, не слушаются. Тартар отравляет кровь, стучит в виски: нет, я держу, не дождетесь. Буду держать, пока мне не прокусят горло.
Черный пес подбирается, оскаливается, но кусать не собирается: Нюкта расхаживает между нами. Рассказывает кому-то – то ли мужу, то ли псу, до чего был хорош план. И до чего нехорош.
– Ты еще не понял опасности, муж мой, ты видишь в нем лишь того, кто даст тебе власть. Кто даст тебе тело. Но все сложнее. И хуже… Если ты не остановишь его сейчас – через несколько лет тебе просто не дадут его остановить. Поднимутся стигийские жильцы. Приползут тени. Нимфы Коцита. И разнесут твою обитель по кусочкам за то, что ты покусился на их Владыку. Потому что он правит не страхом, как должен бы. Не непреклонностью! Не холодом и упорядоченностью! Он влюбляет их в себя! Влюбляет до полного обожания, до слепой преданности! Тот, кто должен был возвыситься над ними. Загородиться золотым троном! А он пришел… из светлого мира, сын Крона и брат Зевса, и вот он пирует с ними и входит в дома чудовищ. Он хвалит узоры из костей и выслушивает байки о кровавых трапезах, и они! Они! Говорят! Что он подземный! Забывая, какими должны быть сами!! Мальчик, неужели ты не понимаешь, что делаешь?!
Я равнодушно следил за ней, за черным псом… Сознание норовило сбежать из тьмы, из пут тела, – туда, к Тартару, где содрогаются мощные створки дверей, где руки Гекатонхейров оплетают рвущихся наружу беглецов…
– Мы должны были понять это раньше! С Таната! С Гипноса! Ата, которую я познакомила с тобой сама, – говорила только о тебе, а я не слышала… не думала… Что ты притащил с собой в наш мир, мальчик?! Что сделал с ним?! Ты не слышишь и не понимаешь законов, идешь в обход их и устанавливаешь свои… Мальчик, что же ты натворил…
В Тартаре стихало. И в голове тоже. Правда, вдохи получались мелкие, неровные, неаккуратные, и лицо Нюкты проступало перед глазами смутно. Виднелись белые зубы, открытые в страдальческой гримасе, искаженные черты…
– Чудовищам никто и никогда не был нужен. Наш мир не знал этого. Ты думаешь – Ехидна хотела детей?! Или Ахерон – первенца? Аксалаф, Гелло, Алекто, Керы… ты пришел и принес жизнь в мир смерти и ужаса, и привязал их к себе адамантовыми цепями, и даже не понимаешь, что делаешь. Ты просто дышишь, судишь, разбираешь их дрязги… Не замечая, с каким обожанием смотрят на тебя. Как ловят твои взгляды. И цепи становятся все короче, и настанет день, когда ты прикуешь мир к себе намертво, сделав его не царством, а своим…