Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах
Шрифт:
Я зевнул – длинно, прочувствовав всю усталость прошлых ночей. Хотя почему не спал – уже не помнилось.
– Высплюсь.
Взлохматил волосы (ремешок с них остался где-то во дворце у Эреба), смерил внутренним взором расстояние до дворца.
Нет, не буду колесницу звать. Лучше так дотопаю: мир несет бережно, будто на ладонях.
– Неужели века сна не дали тебе долгожданного отдыха, о повелитель? Разве Первомрак мало почивал…
– Немало. Или мало. Навести его в его дворце – и спроси сама. Если разбудишь.
Выражение лица Гекаты окупило все.
Какая уж тут вуаль, какая таинственность: шесть рук – дурные метелки, шесть глаз – надутые воловьи пузыри, три рта губами шлепают, а выдавить могут только одно:
– Т-ты… т-ты?! В-владыка?!
– Сотню лет уже Владыка. Попроси водицы у Мнемозины. Царей в лицо нужно знать.
– Как ты… как… что ты наделал?!
Иди, великую Нюкту спроси. Она тебе свою беду с порога выплачет. Заодно можешь ей плащ для мужа передать – пусть вечность полежит, пока не истлеет.
И я понимаю, Геката, что для тебя легче было бы отравить мое тело и спихнуть в Тартар, но характер у меня скверный, а потому – смирись. И припрячь плащик, пока я не взялся за двузубец.
Всё это я выложил взглядом, отодвигая чаровницу в сторону. Она молча покачивала головой – левой, призрачной, телесная так и застыла, недоверчиво оглядывая с головы до ног, как бы не понимая, как она могла упустить усталый вид, ссутуленные плечи, холодную черноту взгляда…
– Почему? – наконец спросила она тихо. – Почему Перс поддался, а ты вышел от Эреба собой?
– Почему Крон в Тартаре, а я нет? Почему правит Зевс, а не Тифон?
Геката медленно опустила на лицо вуаль – теперь были видны только кровавые губы.
С дрогнувшими углами.
– Полноправный…
Вода Амелета пропитывала упавший в нее фарос. Багрец чернел, золотые шарики бились друг о друга. Яд боролся с ядом, прорастая по ткани мелкими огоньками, трон свой могу поставить: эта одежда прилипает к коже и заставляет тебя гореть.
– Отец не был Владыкой, – голос Гекаты был вкрадчив, как прежде: шелестение выгодно глушило подавляемую боль. – Он вошел к Эребу просить совета. Потому что не мог справиться с миром. И он не устоял.
– Да.
Если бы Левка не выпила из Амелета, если бы в отчаянную минуту бунта я рванул не к выходу, а ко дворцу Нюкты за советом, не совладав при этом с миром – что было бы? Одному Эребу известно.
– Насколько быстро ты поняла?
– Быстро. Я видела прежних…
Танат же еще говорил, что к Эребу входили и выходили. Разные. Сколько раз Первейший облекался в новую божественную плоть? Сколько раз плоть, не вытерпев и не вместив могущество Первомрака, швыряла себя в Тартар, рассыпалась прахом, прыгала в Стикс?
Перс оказался крепче других, зато ему не повезло с наблюдательной дочерью.
– Он проклинал меня, пока глотал из Амелета, – мечтательно глядя на растворяющуюся в воде ткань, прошуршала
И тихо, низко засмеялась, хотя грудь ходила ходуном, как от сильного хохота. «Сделался свободным, пока…» – вот, что было в этом смехе.
Правда, неясно, смеялась она над миром, над Эребом или над собой.
Да и неважно. Вообще, все неважно, когда во дворце теплая постель.
Геката что-то проговорила в спину – что-то о том, что знала бы – прихватила бы с собой для меня настоящий плащ. Только не пропитанный ядом, а так… Я отмахнулся, развернулся и зашагал по дороге, норовившей ласковой псинкой подкатиться под ноги.
Голос Трехтелой невнятно навевал какую-то новую битву, но о битвах думать не хотелось: хотелось – о привале и хорошем кратере вина. А битвы – это потом.
О, великий Эреб, твое насмешливое «бесконечность» созвучно отцовскому «рано или поздно», а с ним я как-то справляюсь уже не один год.
Разочарованный Первомрак за спиной храпел во всю мощь, мир глухо ворчал чревами вулканов, а Тартар помалкивал.
Только на плечи давил тихохонько, зараза.
Спать хотелось все сильнее – когда я потерял сон? Семь… восемь дней… Гипнос все жалостно посматривал со своей чашей. Ну, вот теперь пусть прилетает и кропит.
Под ногами с чего-то попадались сорванные асфодели. Вперемешку с нарциссами и темными болотными растениями – ядовитыми, как варева Гекаты, зато не лишенными своеобразной красы. Тени толпились вокруг Белой Скалы, а от дворца к истокам Леты неспешно брели Эрида и Немезида – обе в праздничных одеяниях. Заметили меня – сперва вытаращили глаза и оглянулись на дворец, потом торопливо склонились, пряча коварные усмешки.
Я что – должен был быть во дворце? Или, того хуже – у врат собственного мира (потому что именно туда непонимающе скосилась Эрида)?
И что за праздник сегодня – или в подземный мир прибыли гости, пока мы с Эребом пытались поиграть во владычество?
«Четыре. Восемь. Четыре», – укоризненно отстучало сердце.
Сегодня что – первый день зимы?!
Дворец пылал факелами и сиял драгоценностями – как Олимпийский, до слепоты. Во дворце и его окрестностях было не протолкнуться от ожидающих пира – ведь должен же Аид Гостеприимный и Щедрый делиться радостью от встречи с женой?!
Эвклей, попавшись в коридорах, чавкнул что-то укоризненное – в нужный момент, мол, хозяина не видать…
– Где царица?
Впрочем, что я спрашиваю, и без того ясно, где.
В общей спальне неспешно снимает расшитый цветами фарос, который на прощание набросила на нее мать. К пиру она выйдет в багровом убранстве – олицетворение пламени моего мира, и медь волос, которая сейчас скользит по белым плечам, будет выглядеть раскаленной, как из горна.
И на шее, которую сейчас нежно обвивает ожерелье из маргариток, у нее будут гореть рубины – будут, потом, потому что пир еще не сейчас, ибо нет толку в пирах, на которых муж пожирает жену глазами.