Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах
Шрифт:
Губы брезгливо дернулись, не желая выговаривать слово. Простое слово, коротенькое, смертное – не для царей, не для первобогов, даже не для богов: у них-то повсюду дворцы, домами они их редко когда называют.
– И если бы мы воспитали тебя правильно – я приняла бы даже это. Но мы воспитали тебя неправильно. Нужно было швырять тебе кусочки власти – чтобы ты пропитался желанием сесть и править, но мы сотворили из тебя воина, и власть не имеет для тебя никакой ценности. Ты не думаешь о ней. Не наслаждаешься ей!
Все, молчат в Тартаре. Услышали, небось, слова многоопасливой Нюкты. И за бока похватались. Вон, Эреб хрипит от смеха: потолок ходуном ходит. «Какое – выбросит? – хрипит. – У него впереди – бесконечность…»
Осекся. Потом еще насмешливее захрипел. Потому что ничего у меня впереди не бесконечность.
Сколько Нюкта еще разговаривать собирается? Вот столько у меня впереди и есть.
– Я никуда не собираюсь.
– И можешь поручиться за это? Можешь поклясться Стиксом – что не уйдешь? Не исчезнешь, невидимка?! Не надо, не раскрывай губы. То, что ты сотворил с миром и с жильцами… на это больно смотреть. Может быть, мы еще сможем все исправить.
Погладила по щеке. В глазах – не разочарование, не боль, не насмешка… Так – грусть вековая, усталость. Много чего понамешано.
– Прости, мальчик. Это наша ошибка. Не надо было затевать эту игру. Брать с Кронидов клятву. Тогда ты сейчас бы правил наверху, и все было бы хорошо…
Помедлила, глядя на меня. Может, собиралась еще раз попросить меня согласиться на щедрость ее супруга. Потом вздохнула, покачала головой…
Ушла, унося с собой прохладу, и духота навалилась опять.
Ихор начал застывать на губах влажными корками.
– Я бессмертен. Ты не забыл об этом, о великий Эреб?
– Помню… – просипели из тьмы.
Но он же не станет рубить меня мечом, на куски кромсать, как мы – отца. Не станет даже швырять в Тартар. Он расправится со мной с помощью моего же мира – вот он ступил на середину комнаты, черный пес, я гляжу в оранжевые точки глаз…
Небось, только и ждал, когда его создатель позовет, когда можно будет расправиться с чужаком.
Что будет, если на Зевса в секунду уронить небо? Или на Посейдона опрокинуть всю мощь моря?
Эта тварь клыками выдернет меня из тела, тело останется живым – на потребу Эребу, а я – бесформенным духом, наподобие отца в Тартаре. Безумным, потому что после того, как меня придушит вязкая тьма, я вряд ли окажусь в своем уме.
– Лежи спокойно, мальчик… – хрипело сверху. – Больно не будет. Потом не будет. Эреб заберет тебя и растворит в себе: ты не думай, он это умеет… он тихонько, тихонько…
Одному Тартару знать, сколько ненасытный Эреб за это время растворил в себе. Бессмертных сущностей.
Вот, значит, из чего сплетена
– Иди, Эреб, – ласково просипело бесформенное облако из тьмы. Своему созданию и выкормышу. Отражению мира. Носящего одно имя с первомраком.
Я лежал, чувствуя, как застывает в груди проглоченная с воздухом темнота. Петли крепко держали запястья.
Черный пес – дыра в темноте, мрачнее мрачного, – сидел, думая о чем-то своем и косясь на стены огнистыми глазами. Ничего, не торопился рвать.
Наверное, был малость глуховат.
– Эреб! – повторили властно и гулко.
Собачина дрогнула ухом и не шелохнулась. Хрипло рыкнула изнутри. Тревожно, невнятно.
Мир сидел на заднице, вытянув палкой хвост, и бессмысленно пялился в стену. Флегетон, Ахерон, ледяная мощь Стикса, и лава вулканов, и тополя в моем саду…
– Эреб!
Дрогнули стены. Больше не сдвинулось ничего. Только понимание в висках у меня дрыгнулось.
Шевельнулись губы в корках от ихора. Сначала бесшумно, потом пропустили шепот:
– Аид…
И собачий хвост радостным молотом ударил по каменным плитам.
Сердцем – в ребра.
Кровью – в виски.
От стены донеслось изумленное всхрапывание, потом сгустилась душная, давящая, тень, рванулась косматой ладонью – взять самому, придушить…
Хриплое рычание. Тень развернулась навстречу тени.
Ладонь Эреба, великого Первомрака и создателя подземного мира висела в воздухе. Напротив ладони, скалясь и яростно глядя оранжевыми глазами, застыл сам подземный мир – взбешенный пес.
Защищающий своего царя.
Мой мир, мой Аид, мое имя…
И путы стали смешными и неважными.
Я поднялся и легко вдохнул воздух своей вотчины, где для меня больше не может быть ничего чужого. Шагнул вперед и положил руку на холку черного пса – ладонь почувствовала огонь и жар, и вязкость тины стигийских болот, и мягкость стеблей асфоделей.
– Убери руку, – сказал я тихо.
Поднимать голову было не нужно. Я видел Эреба – остатки Первомрака, клубящееся, многорукое, выпускающее из себя все новые паутины тени. Сердцевина тьмы наливалась спелым гневом: ты так?! Отнял, значит? Ничего, поборемся!
– Нет, – сказал я. – Мне незачем бороться. Я не буду бороться.
Рычанье мира стало тише, оранжевые точки глаз приугасли. Руки Первомрака рванулись вперед – многопалые, с хищными когтями: разорвать по кусочкам!
– Я прикажу тебе. Властью, которая у меня есть. И которой нет больше у тебя.
Лапы замерли. Черное облако то увеличивалось, то опадало, будто чья-то грудь ходила ходуном.
– Прочь с моей дороги, старик, – холодно и невыразительно выговорил я, поднимая двузубец. – Это приказ твоего Владыки.