Аид, любимец Судьбы
Шрифт:
«Жребий?»
«Жребий для нас троих. Какой частью мира править. Небо, море, – море вздохнуло, словно отзываясь из глубин, – и подземный мир в соседстве с Тартаром».
Я полежал с закрытыми глазами. Левка, мечтательно мурлыча какую-то песню нереид, водила пальчиком по моей груди. Кажется, рисовала лодку, плывущую через реку… или все-таки уходящую в море?
– Ты будешь приходить? – спросил я наконец.
Она засмеялась.
– К чему? Я пойду с тобой. Владыке трети мира нужна достойная жена, не нереида, но я могу быть
– Ты не знаешь моего жребия.
– Я надеюсь, это будет море, – смех – словно рассыпавшиеся блестящие ракушки. – Тебе нравится море, особенно ночное, правда ведь? Но небо – это тоже прекрасно, это величественно, это – быть над всеми, быть первым. Впрочем, ты и так первый… но ты бы хорошо правил, гораздо лучше своего отца…
В небесах мелькнула легкая тень Гипноса, деловито помешивающего отвар в чашке. Вид у снотворца был озабоченный: наверное, никто не собирается спать праздничными ночами.
В мою сторону он не взглянул. Правильно. Я не усну нынче.
– Даже если то, третье… я пойду с тобой. В воду, на небо или под землю.
Из Тартара доносятся то ли стоны, то ли рыдания обреченных, а может, проклятия – грозное «Рано или поздно», сказанное напоследок. Я не могу слышать этого – но слышу. Или, может, это сюда долетают праздничные песни нереид.
– Спеть тебе?
– Спой.
– Подожди, я только принесу гребень и отвар из трав. Буду расчесывать тебе волосы и петь о том, как Крона победил невидимка.
Дернулись губы, сам не понял: улыбка? гримаса? Левка опять залилась смехом, зашла в море по пояс и нырнула: спешила в подземный грот за гребнем, украшенный ракушками. Я сел, повел плечами, стряхивая с них влажный песок…
– Тревожишься, Аид-невидимка? – неверным эхом долетело из-за спины. – Из-за того, что случится завтра?
– Из-за того, что было вчера, – сказал я. – Рано или поздно…
Рано или поздно, а они выйдут оттуда, найдут способ пройти мимо Гекатонхейров, в каком-то ином качестве – но найдут.
Потому что будут искать его с неутолимой жаждой мести, исследуя каждую щелочку своей темницы, напряженно размышляя в вечной тьме – тьма вообще способствует размышлениям.
Она, кажется, меня слышала.
– Там будут не только Гекатонхейры. Не сбрасывай со счетов Владыку подземного мира.
Да уж. Веселенький выпадет кому-то из нас жребий на следующую вечность. Щит от Тартара для внешнего мира.
«Не слуш-ш-ай… не слу-ш-ш-ш-шай», – просило море.
– Этот жребий, – сказали за спиной, – гораздо важнее, чем он кажется – насколько бы ни был он важен. Он решает многое, если не все.
Три жребия, поправил я мысленно. Для каждого из нас пока – три возможных жребия и три пути.
– Какой из них – мой?
– Какой
– Тебе знать лучше. Ты – Ананка.
– И ты примешь то, что я скажу тебе?
– Я помню твои слова. О том, что с тобой не нужно бороться. Только принимать.
Она замолчала. Вздыхало море, и наконец начали долетать с соленым ветерком песни нереид: сегодня это было не обычное протяжное пение, а ликующий хор.
– Это хороший ответ, Аид-невидимка. Знаешь, иногда я делаю подарки. Хочу подарить тебе кое-что к завтрашней церемонии.
Руки коснулись прохладные пальцы – на миг сжалось сердце. Легким звенящим зудом отозвалась правая ладонь.
– Это шанс. Завтра ты сможешь взять тот жребий, который захочешь. Помнишь, я говорила тебе? Попроси меня – и стану, какой пожелаешь. Определи сам, какая я с лица. Возьми.
Море плеснуло удивленно и заиграло красками неистовей. Небо ласкалось к нему бархатом ночи и ясным светом звезд.
Далеко под ногами смолкали, ложно смирялись в бездне низвергнутые в Тартар титаны.
Я сидел на песке, глядя на волны, облизывающие ноги, и сжимая в горсти воздух – а может, дар, который не всегда дается даже богам: решать за самого себя.
Верно, я пропустил тот момент, когда волна вынесла на берег рядом со мной Левку. Очнулся от прикосновения морского гребня к волосам.
– Как мрак Эреба, – я вздрогнул от этого сравнения, и она, ойкнув, убрала гребень. – Прости, я буду нежнее. Нет, не буду петь о победителях, спою о том, как звезды смотрятся в море. Знаешь, ты сегодня очень красивый. Только печальный, как ночные цветы, – это усталость, да?
– Нет, – разлепил я губы. – Это у меня характер скверный.
Смех расцветил ночь серебром, и Левка прижалась к моим губам.
В самом деле – скверный. У всех победа – у меня морда мрачная. У всех – отца свергли, а у меня – «Рано или поздно». Они там сейчас пируют и в сотый раз подвигами хвастают – а я тут воздух в горсти сжимаю.
Время идет как должно. Этого уже не отдалить – завтра, завтра…
«Решшшится… реш-ш-ш-ш-шится», – все сильнее накатывали волны.
Нет, – поправил я, осторожно сжимая в горсти невидимый и неосязаемый, но драгоценный шанс. Не решится.
Решу.
* * *
Братья явились ко жребию хмурыми. Сперва я связал это с излишним усердием на пиру, потом устыдился: тот же Посейдон может неделю драться, потом еще неделю – пировать, а потом может на недельку к нереидам завалиться, и все с хорошим настроением.
Про младшенького уж и не говорю – его энергии и энтузиазму можно позавидовать.
Но вот чтобы оба пришли к церемонии с моим выражением лица…
Никак, невозможность выбирать замучила?