Аид, любимец Судьбы
Шрифт:
Вечная загадка: как может существовать то, чего нет? Как небытие можно запереть скалами, схоронить в недрах земли? Как оно может уживаться хоть с чем-то – испытывая при этом вечный голод?
– Гекатонхейры и Циклопы… – зря заговорил, Тартар втягивал в себя и звуки, и голос получился – сиплый, слабый.
– Да, – ответил Танат.
А Гипнос, на которого не действовало даже присутствие под боком жуткого оскала Бездны Бездн, прибавил, хлопая белыми крыльями:
– Буянят иногда оттуда – здесь слышно. Ревут. Тесно
Тесно… плавать в вечном небытии, в густой каше мрака… Уран-небо надежно упрятал своих первенцев – можно ли выйти отсюда без помощи извне?
А с помощью?
– Вот ведь сосед, – жизнерадостно заметил Гипнос и оттащил меня от края бездны. – Всегда считал, что мать для дворца выбрала самое место. Правда, первобогам или, скажем, чудовищам Тартар не так страшен: Ехидна вот как к себе домой шастает, правда, ходят слухи, что они какие-то родственники. А меня как-то… сбивает с легкокрылости.
Бог сна беззастенчиво врал: легкокрылости в нем хватило, чтобы отравить мне весь путь к скалистому дворцу Нюкты.
Он располагался там, где заканчивался мрак Тартара, но куда не смела подступиться огненная полутьма подземного мира.
Тут, на хрупком пограничье, царствовала прохладная ночь, и темнота была темно-синей, отдавала густо-фиолетовым, лоснилась как шерсть пантеры.
Глыбы базальта уходили вверх, рисуя стрельчатые окна и узорчатые стены. Камни переплетались с тенями в неестественной гармонии, стремясь украсить извне жилище первобогини.
Поблескивали драгоценными камнями двери, кованные из серебра. Мегарон казался необъятным и тоже был усыпан вмурованными драгоценностями: оглянись – и окажешься посреди звездного неба.
По ногам задело прохладой: то ли черный, влажный туман, то ли почти невесомая ткань, отлежавшаяся в холоде…
– Не наступай на мое покрывало, малыш.
И не поспоришь: это для кого-нибудь наверху ты – Аид Угрюмый, старший сын Крона.
А у нее глаза глубже Тартара и улыбка старше Океана, для нее – во дворец забежали мальчишки, друга маме представить.
Прошла-проплыла мимо, обдав шелестом вечно темных одежд и запахом свежести. Мимоходом потрепала за крыло Гипноса:
– Сынок, мир уже заждался вечерней дремы, а ее все нет, разве ты хочешь оставить смертных без сна?
Мелькнули белые крылья: был бог сна – нет бога сна.
– Уйди, – с Танатом она разговаривала не глядя. – Зачем явился? Тебе было сказано…
Мелькнули железные крылья: был бог смерти – нет бога смерти. Этот, правда, хоть посмотрел напоследок.
С тревогой, если только меня не обманывают глаза.
– А теперь идем со мной, малыш. Нам будет уютнее в другой комнате.
Комната и правда была другой. Комнатушка, где места с трудом хватало для стола и двух кресел. Проклятое покрывало заняло в ней весь пол, лезло под ноги: не захочешь, а попадешь стопой в искристую ткань.
За одной
– Не суди меня за тон в разговоре с сыном. Так получилось, что я не хотела его… – пауза, – видеть. Дай мне посмотреть на тебя, мальчик. Я почти не знакома с твоей матерью, но хорошо знаю отца и бабку.
Голос похож на покрывало, стелящееся под ноги: неуловимый, обволакивающий… Легкие пальцы касаются щеки.
– Да, Крон постарался хорошо… тебе говорили, что ты похож на него?
За тонкой стеной то ли захрипело, то ли засмеялось, будто видеть могло.
Вот она Ночь: стоит. Стройная, мягкая, нежная, коварная. А перед ней нахохлился мальчишка и посматривает исподлобья.
Хоть ты ему финик дай, чтобы не дулся.
– Похож – особенно когда смотришь вот так. Забавно.
– Ты ведь враждуешь с Кроном?
– С чего ты взял, малыш?
– Ты родила ему в наказание Гипноса, Кер, Немезиду и прочих…
Стены, кажется, растворяются. Шуршит покрывало на полу, движется, обволакивает тканью камни, комнаты нет – мы сидим в ночи на горном уступе. И слова долетают легким эхом, и тяжко дышит дремлющий вулкан…
– Об этом просила меня Гея. Когда сын стал правителем – она ждала: вдруг он одумается. Хотела, чтобы он выпустил Циклопов и Гекатонхейров из Тартара. А вместо этого он сам стал тираном, наподобие его отца. Разве могла я отказать Плодоносной? Впрочем, если бы я знала, что явится в мир…
Глаза у нее – еще более звезды, чем у той… Реи. Лицо почти сливается цветом с покрывалом и кудрями. Вот она встала и движется – медленно плывет, обволакивая, завораживая…
– Но это я, малыш. А вот что привело в подземный мир тебя?
– Мы сражались и проиграли. Я хотел просить совета у тебя и Эреба…
– Мой муж? – оглянулась на стену, за которой по-прежнему слышалось мерное, хриплое дыхание. – Мой муж теперь почти все время спит. Время его юности прошло. Я не советовала бы тебе его тревожить, и отвечает он только тем, с кем сам хочет говорить. Может быть, я смогу дать тебе ответ, малыш? Расскажи мне о том, что вы решили.
А что мы могли решить? Везде трупы, у всех – пораженческие настроения, а Крон вот-вот возьмет Олимп.
– Нам нечего решать: мы потеряли войско. Нужно время. Нужно что-то, что даст нам перемирие не менее чем на век, но Крон не пойдет на это. Он раздавит нас, пока мы не набрали силу.
– Да, Повелитель Времени таков… – Нюкта воркует, мурлычет, скользит. – Так значит, ты решил просить совета и не побоялся спуститься за ним в подземный мир?
– Чего мне бояться?
– Кто знает, малыш… тем, кто приходит сюда – все равно, за чем, – всегда стоит чего-нибудь бояться. Скажи, как ты находишь то, что увидел? Нашу обитель теней и чудовищ, пристань для тьмы и смерти, куда не проникают лучики света?