Аид, любимец Судьбы
Шрифт:
«Да. Кажется, я начинаю понимать».
– Что застыл? Бей как бог!
– Не могу.
– Почему?!
– Солнце.
…едва открыв глаза, я упал и забился в агонии. Меня вырвали из привычного мира, утопили в красках и запахах, а она осталась там, за плечами – выпестовавшая меня…
Тьма.
Тень колонны подмигнула – передала весточку от давней няньки. От той, разноцветной, из отцовской утробы: «А я никуда от тебя и не уходила!» Тени лежали близко –
От деревьев в саду Олимпа, от самого Олимпа, от людей, в неосвещенных углах, в запертых комнатах, в подвалах… дотянуться и взять!
Мрак из углов и закутков – в мой клинок. Тьма, которую помню по утробе отца, – в мой клинок. Ночные тени, и берег Амсанкта, и блаженная полутьма подземного мира – в мой клинок…
Ко мне, к той частице, которая со дня освобождения страстно ненавидит солнечный свет, сплетни о том, что Аид Мрачный приносит с собой темноту всюду, куда ни пойдет…
Мрак в глазах. Мрак – глаза.
Мрак – все и во всем, захочу – и стану новым его оттенком…
Это он – не я. Это он – и я…
Не уходить от удара, а быть сразу повсюду, как тьма, даже когда есть солнечный свет – она здесь, свет – лишь отсутствие тьмы, лгут те, кто говорит иначе, Эреб и Нюкта родились раньше света и дня[7]…
– Бей как…
Меч ушел вперед, не дожидаясь приказа руки – сгустком тьмы.
Сотрясся Олимп от столкновения лезвия и булавы.
Нет – от столкновения взглядов!
Сущностей!
Тряхнуло еще раз – ударила мощь по мощи, сила по силе, золотистая бронза – по меди…
Три! Четыре!
Хищный оскал сам собой ложится на лицо.
Еще!
Упоительный танец на грани боли.
Солнце больше не смеет обжигать кожу: устрашилось, подалось подальше в небеса.
Еще!
В карих, расширившихся глазах Черногривого – недоумение, будто он видит совсем не того, кого ожидал. Плевать – еще!
Два оружия разлетелись в пыль, не выдержав заключенной в них мощи.
Медленно, нехотя схлынуло ощущение силы и… связи.
Посейдон таращился на остатки булавы в своей ладони. Лицо у Черногривого пунцовело ярче маков, из которых Гипнос приготавливает свой сонный настой.
– Ну… – вытиснул он из груди. Подумал и добавил, – ты… – еще подумал и закончил: – даешь.
И вдруг откинул голову и захохотал. Смеялся всем телом: ртом, растрепанными, стоящими дыбом волосами, раздувающимися боками, мощной грудью…
Плиты ходуном ходили под ногами от этого хохота, а может, от того, что Посейдону из-за моей спины негромко и радостно вторила Ананка.
– Да ты ж… а говорил все: не могу, не могу… Ну, как же… И булава – вдребезги! Ну, пошли, брата порадуем – кажись, еще один лавагет нашелся. Тьфу ты, опять у тебя морда мрачная? Пошли, выпьем, что
Нимфочка, которая осмелилась наблюдать за нашим боем, удостоилась игривой улыбки Жеребца и с мнимой скромностью потупила глазки.
– Да что ты все… Сделай лицо повеселее, а то ведь Ата во дворце, такого на века придумают! Не рад, что ли?
Я промолчал. И не отозвался на вопрос Судьбы – тот же, что и у брата:
«Разве ты не рад, маленький Кронид?»
Радости не было.
Было стыдно.
Я бездарно дрался.
* * *
– Хорошо, – сказал Зевс, когда мой удар сбросил его в пропасть.
Младший сам был виноват. В последнее время ему лучше всего думалось именно над пропастью, к которой вел коридор прямо от мегарона. Пройди в узкую дверь, прошагай длинным, темным, ничем не украшенным коридором – и вот тебе площадка между небом и бездной. Вытесанная из скалы – отросток от костей Олимпа. Десять шагов в ширину, двенадцать – в длину. И никаких перил.
На этой площадке кроноборец и решил меня испытать: «Говорите, научился бить по-божественному? А ну-ка, где моя лабрисса…»
Лабриссе повезло остаться на площадке: славное оружие выдержало мой удар. А Зевс, когда понял, что сейчас грохнется в бездну, первым делом отбросил секиру подальше от края.
И ухнул вниз с довольной ухмылкой.
Из пропасти брат вернулся крупным сизым голубем: уселся на свое же оружие, распушил перья и обрел нормальный вид. Серьезно кивнул мне.
– Хорошо.
– Ого, – сказал Посейдон. – Это как ты сейчас-то – в птичку…
– Несложно, – поморщился младший. – Хочешь – сам попробуй на досуге. Только на что оно – непонятно. Разве что к какой нимфочке подобраться.
По возмущенной физиономии Посейдона так и читалось: «И ты говоришь – непонятно на что?!» Глаза у Жеребца полыхали азартом – ясно же, что займется превращениями непременно и даже не на досуге…
Зевс рассматривал меня, щурясь: я стоял спиной к солнцу.
– Хорошо. Теперь за тебя я спокоен. Правда, пока силы много вкладываешь, но кто там знает, может, так и лучше, к тебе по доброй воле в бою никто не сунется…
– В бою?
– Возьмешь под начало лапифов с юга – там общим числом две тысячи, смотри, чтобы не передрались между собой – чересчур воинственны. Сатиры пока разбрелись по лесам, сам знаешь – непостоянны… Из кентавров и людей добери, сколько тебе нужно. Большую часть расположишь на горных перевалах. На равнинах возведешь укрепления. Кто знает, сколько продлится эта охота за Офиотавром… Нужно закрыть кроновым войскам пути к Олимпу. С крепостями поможет Афина. Стройте города погуще – там разберемся.