Аид, любимец Судьбы
Шрифт:
Полированная скальная поверхность внутреннего двора подпрыгивает под ногами. На плиты ложится смачный плевок.
Солнце палит глаза и вот-вот заставит кожу обуглиться, и нестерпимо мечтается о прохладе подземного мира. Что оно вообще так разжарилось? Наверняка Гелиос снизил лет колесницы – посмотреть, что происходит на Олимпе.
А ничего там не происходит. Просто два юнца. Который помладше и покоренастее – бегает взад-вперед и орет. Хорошо так орет – небось, до Гелиосовой колесницы долетает.
– Ты не слышишь? Не понимаешь?!
Тот, что постарше и повыше – ссутулился и смотрит исподлобья. Аж с небес видно, что недобро смотрит.
И меч у него в руке не с добром поигрывает.
Ох, поорет младший еще минутку – а потом такое начнется…
Младший готов орать до завтрашнего утра, а после – еще пару часов. Черная с просинью грива топорщится, лицо побагровело, руки в бока – и без пощады к собственной глотке:
– Чего смотришь – дырку протрешь!! Злишься? Да хоть ты тресни от злости, бей как бог! Бей!
Посейдон поднимает левой рукой щит, правой – тяжелую булаву.
Я делаю вдох – ровный, посылающий воздух в каждую клеточку тела. Меч – не взятый из оружейной, а выкованный для меня тельхинами – приятно тяготит ладонь. Неплохое оружие, щит тоже неплох – круглый, лишенный глупых узоров и украшений, подчиненный одному: защищать тело хозяина.
Посейдон все ближе. Бить будет с бокового замаха вправо – излюбленная тактика, вон рука дернулась. Уйти влево и назад, потом сблизиться, пустить в ход щит…
– Какого?!
От рыка Посейдона испуганно качнулась в небе колесница бога солнца. Нимфочка, решившая подсмотреть за зрелищем из-за колон, бессильно сползла на землю. Брат отшвырнул щит – тот высек искры из плит внутреннего двора при падении.
– Опять за свое? Сколько раз повторял тебе – приказывай?
– На кой мне приказывать, когда я умею?
– Неправильно! На кой тебе уметь, когда можно приказать?!
Гелиос точно замедлил бег своей колесницы – вот ведь старый сплетник… Посейдон, на котором из одежды была только набедренная повязка, казался вынырнувшим из морских глубин. Мою эскомиду[5] можно было выжимать.
А волосы намокнуть от пота не успевали: их тут же высушивало ненавистное солнце.
– Ну? Чего застыл? Бей! Бей как бог!
Посейдон поднимает булаву – за щитом идти поленился.
Я делаю вдох – ровный, посылающий воздух в каждую клеточку тела…
Уклониться от свистящей булавы слева до смешного просто – обтечь удар сбоку и…
– Какого?!
Если кто-то слышит эти ругательства Черногривого – об Аиде Мрачном сочинят еще более впечатляющие слухи.
Особенно о том, что в утробе у батюшки Аид Мрачный приобрел вместо мозгов прямую кишку ишака.
– Ты ушел от удара! Это удел смертного!
– В чем удел бессмертного? Лупить напрямик изо всех сил?
– Хоть это понял… напрямик! И изо всех сил. Ни на пядь, понятно? Что бы ни случилось: копье, стрела… Стой! У тебя есть щит – этого достаточно. А теперь
Посейдон поднимает булаву.
Я силюсь не сделать вдоха – соблазнительно ровного, посылающего в тело раскаленный воздух…
Я в очередной раз пытаюсь забыть, чему меня учили.
Я не ухожу от удара: я встречаю его щитом.
Щит – в щепки. Рука – тоже (по первому ощущению).
Приплясывает в небе колесница Гелиоса: кони злорадно оскаливаются, отсюда видно; никогда не любила меня эта упряжка…
– А! Безнадежен…
Черногривый застонал и провел пятерней по потному лицу. От его восторга, когда Зевс попросил пояснить мне, «как дерутся боги», не осталось и следа.
Теперь вот он под нос бормочет: знаю, мол, почему сам Зевс за это дело не взялся…
– Объяснять не пробовал?
– Нет! Нельзя это объяснить, сколько раз тебе повторять?! Как дышать тебе объясняли? Как пальцем тыкать – рассказывали?! Да не смотри ты на свой меч, он тут ни при чем, нужно – чтобы дрался ты! И какое оружие ни возьмешь – все равно дерешься ты! Самим собой! Булава – это я, понимаешь? Мой приказ, который я посылаю впереди себя! Сгусток воли!
Брат тяжело зашагал к кувшинам, выстроившимся на столике у колоннады, щедро плеснул в чашу воды, начал жадно глотать, отфыркиваясь и бормоча: «Объясни ему… как же… как баб любить – сам разобрался?».
Влажная спина перекликалась цветом с блеском моего клинка – золотистой бронзой.
– Хватит, – сказал я.
– Ага, хватит, – прохрипел Посейдон, выныривая из своей чаши. – Зевс нам двоим покажет – какое «хватит»… Тут этого Офиотавра искать по всему миру, а первая же стычка с титанами – и ты не при делах. Щит возьми мой. Становись. Бей как бог!
И опять – уклон, вздох, треск щита…
– Какого?!
– До старух-Грай[6] уже дошло – до него не дошло!
– Поднимайся! Бей как бог!
– Я сказал – как бог!
– Смотри, у меня в руках только щит! Бей!
– Это не удар!
– Вставай!
– Отдышишься, когда ударишь!
Такое чувство, что никогда не отдышусь: в груди вместо воздуха – раскаленная медь…
И солнце сверху.
И прохладная ладошка на раскаленном плече.
«Спроси его, что для него удар. Спроси – что он сам в момент удара».
Посейдон недоуменно нахмурился, когда я повторил вопросы.
– Удар и удар. И я как я – все вместе. Море, например, или недра земли, или вот еще лошади бывают… почему-то…
Кажется, он сам удивлялся тому, что говорит.
А мне не к месту вспомнилась птица на пограничье между водным и небесным вихрем. И трое юных богов над пропастью.
– Я ставлю на небо.
– Я ставлю на море.
– Я…
«Ты понял, маленький Кронид?»