Аид, любимец Судьбы
Шрифт:
«Меня боятся называть по имени».
Века поглотили правду о роли старшего сына Крона в Титаномахии.
Аэды предпоч ли не давиться суровой истиной – и выкинули из песен деяния, оставив эпитеты.
Мрачный, Угрюмый, Неуживчивый.
Безжалостный.
Черным Лавагетом меня прозвали люди Серебряного века, о которых сейчас и песни не слагают:
Век пресекла неумолимая рука – чья? Кто там теперь скажет. Этого тоже нет в песнях.
Кому охота разбираться, какими способами Олимп карал отступников. Аэдам хочется того, чем можно усладить слух почтенной публики. Истории о женитьбе Зевса на Фемиде и об их детях. Рассказа о том, как Посейдон похитил дочь Океана Амфитриту на своей колеснице и как стала она его женой. Песни о том, как суровая титанида Стикс изъявила желание помогать Кронидам в их борьбе и привела к трону Зевса своих сыновей. Повести о том, как кроноборец Зевс с помощью титана Прометея сотворил новый век – Медный – и люди этого века были горды и воинственны. Слухов о том, как Посейдон уговорил титана Атланта оставить сторону Крона и поселиться вместе со своими дочерьми Плеядами на краю света…
Кому охота петь о пожарищах деревень, разрушенных городах, уведенных в плен жителях. Кому какое дело до того, было ли лицо и имя у гнева Зевса?
Века не сохранили имени или лица.
Века оставили себе страх.
Волны играют в догонялки – ласково, шутя. Грозят друг другу – «вот, настигну!»
Смывают с песка следы ушедшего – что морю пролетевшие годы?
Море нынче в настроении пошалить. Покатать круглые камешки в водах прибоя. Выбросить на песок что-нибудь этакое – игрушками надо делиться. Море принимает в себя свет Луны-Селены и серебрится в ответ: «А я могу не хуже!»
Занятый этой игрой песок-скрипун неохотно откликается на тяжелую поступь, заглатывает подошвы сандалий. Обвиняющим глазом сощурилась перламутровая ракушка: чего тебя принесло, ночью-то?
А море радуется: тянется лапами прибоя, приглаживая берег, утихомиривая…
«Это же Аид, – шелестят волны. – Спокойно…»
Море в своем простодушии готово принять всех.
– Милый! Ах, как хорошо…
В бухте мы одни: иные нереиды брызнули врассыпную, как только заметили мое приближение. Берег опустел, будто по песочку не спеша прогулялся Убийца со своим неразлучным оружием.
Я редко бывал здесь за годы нашей игры в абсолютную победу – может, и зря. Первые полстолетия не был вовсе: учился быть богом и утверждал себя в роли страха.
Приполз, когда от того, что приходилось творить, самому стало невмоготу. Долго лежал на песке, чувствуя, как морская бирюза вымывает из глаз черное с алым, бездумно вслушиваясь в созвучный морю шепот над ухом: «Тише… тише… видишь, как хорошо? Это все кончится… отмоется… очистится…»
Нереиды впервые не решались появляться, даже среди волн, а звезды с морем сговорились и делали вид, что не подслушивают.
«Тошно. Ата была права, Зевсу нельзя в это лезть. Да и Посейдону».
«Расслабь
«Кто-то уронил это слово – безжалостный. Мне казалось – быть безжалостным просто».
«Жалость – тоже внутренняя свобода. Как любовь и дружба. Это умение отдавать, а отдавая – всегда обретаешь взамен».
«Что можно обрести таким образом?»
«Себя».
Глупый юнец – бросаю я-теперешний в лицо я-прошлому. Быть безжалостным легко, особенно когда находишь в этом не радость, но долг.
Долг – умение забирать.
Мысли путаются, как волосы – текучие серебряные с жесткими черными.
«Тебе хорошо?»
«Меня боятся называть по имени».
Кое-кто, говорят, и на эпитетах заикается – поможет ли это в битве, которая рано или поздно случится?
«Имена – ничто. Я вот не зову тебя по имени – разве ты недоволен?»
Белые зубки блестят между свежих губ. Серебро смеха – серебро волос – серебро ночи…
– Что ты знаешь о Стикс?
Ни морщинки на гладком лбу. Тонкие пальцы рассеянно нанизывают на длинную нить ракушку за ракушкой.
– Она титанида, дочка дядюшки Океана. Я однажды была у нее во дворце – на крайнем западе. Мне не понравилось. Камни, холод, серебряные столбы… струи этой реки, которая потом идет в подземный мир… А ее сын меня хотел ущипнуть, правда, я не разобрала – какой, они как-то все время вместе ходят.
Да уж, Кратос и Зел, Сила и Зависть всегда ходят вместе. И неотвязно таскаются за матерью – в этом нам выпал шанс убедиться.
Она явилась прямиком на Олимп и облюбовала себе комнаты неподалеку от покоев Афродиты – под озадаченное молчание самой богини любви. Статная, высокая, величественная, волосы уложены в подобие шлема, серый хитон серебрился, вышитый сотнями тонких нитей. «С какого боку к ней подойти-то?!» – резонно вопросил Посейдон, углядев такую гостью.
Гостья явилась на поклон к Зевсу сама – вместе с детьми. Двое здоровенных близнецов застыли по обе стороны от матери, сверля ее взглядами, – что-то скажет?
Поклон был коротким, речь – того короче. Прибыла, чтобы быть в союзе с Кронидами и сражаться рядом с ними, когда и как – решать самим Кронидам. Привела сыновей к трону Зевса. Готовы служить кроноборцу.
И никогда не гуляющие по раздельности Сила и Зависть заболтали головами: ага, готовы служить.
– А муж у нее из младших титанов – Паллант. И совсем не грозный, во всем слушается жену. Ну, он все больше во дворце, откуда начинается ее река, почему-то он редко оттуда показывается. Грустный такой, все время вздыхает.
Трудно быть весельчаком с такой-то женой. Деметра, презрительно морща нос, выдала третьего дня: «Вот с нашим неуживчивым была бы парочка!» – когда поняла, что Стикс это слышала – стала олицетворением кротости и сбежала куда-то в сад. Титанида, впрочем, не особенно возражала: скользнула по моему лицу колючим взглядом и приподняла угол рта в надменной улыбке.
– Папа говорил мне, что дядя Океан приказал Стикс вам помогать. И привести с собой сыновей.
Сомневаюсь. Океан недобро посматривает в сторону Олимпа со свадьбы Посейдона – вернее, с того момента, как Жеребец умыкнул Амфитриту на своей колеснице. Внешне-то старый титан смирился с зятем быстро, чертогов ему подводных надарил…