Аистов-цвет
Шрифт:
— И я с Лениным говорил, там и стал красногвардейцем. Поднялась молодая Венгерская республика ленинские заветы проводить в жизнь, землю делить, бедному люду раздавать, чтобы все богатство народным было. А своя и чужая контра уже хочет все это задушить.«Богатым что? У богатых деньги на всех языках говорят, богатым молоко и быки дают. А для бедных только советская власть постарается. Так обороним ее, солдатики. Только ленинский завет перестроит весь мир. А Ленин учил и учит, что на каждую контру-гадюку надо нам иметь вооруженную руку.
Обступили нас с Ларионом пленные, а мы бросаем свои призывы в их массу, и уже видим: раскачиваются их сердца. Пойдут, пойдут они за революцию.
Оказывается, Тибор, Кароль и Янош все это видели и слышали. Когда уже мы наговорились, а многие русские солдаты тут же сказали, что идут завтра в оргбюро записываться, подходят к нам Тибор Самуэли, Кароль и Янош. Я и им рассказал свою историю — о том, как Лариона Шумейко высмотрел среди пленных, а он, оказывается, брат той девушки, что глаза мои к революции повернула. И вот ее брат Ларион такой же, как она.
Тибор Самуэли так на нас смотрит, слоено в наших глазах свое счастье увидел, и просит всех — Кароля, Яноша, меня и Лариона Шумейко — зайти завтра же утром на улицу Вышеград, 15. Есть к нам дело, и притом важное.
Эта беседа в Центральном Комитете Коммунистической партии Венгрии закончилась тем, что меня, Яноша и Лариона Шумейко послали в Закарпатье.
Надо же народу говорить о Красной Армии, надо найти такие слова, чтобы народ вступал в ее ряды. Кто же лучше может это сделать, чем ты, Юрко Бочар, или ты, Янош Баклай. Ведь вы там росли и речью своей земли сможете до сердца человеческого достать. А если захочет Ларион Шумейко, то пусть и он будет вам в помощь. И с пленными он скорее язык общий найдет, ну и с Бочаром пусть наговорится, раз уж выпало им счастье найти друг друга.
Ехать должны были мы в город Мукачев, где главный штаб русинской Красной гвардии разместился.
А уж там видно будет, кому где свое слово народу говорить. Там тоже есть знающие люди, есть коммунисты. Счастливого вам пути.
Несколько дней давалось нам еще на Будапешт, чтобы походить на подготовку, старших послушать, как нам революцию утверждать. Должны были мы получать за это все, как полагается, месячную плату. Государство нас посылало, и оно хотело заботиться о нас. Разве не честь нам выпала великая? А кому и нежданная радость: Янош Баклай, может быть, и со своей девушкой увидится, а то и свадьбу еще там справит.
И мы, конечно, на ней побудем. Только больно было с Каролем расставаться.
Его посылали здесь же в Будапеште в казармы на Келенфельде, где первые интернациональные полки венгерской революции должны были вить свое гнездо, чтобы оттуда, как только надо будет, вылететь на поле боя.
Дороги войны переменчивы, как следы на море или тучи в небе. Увидимся ли мы еще с ним, увидимся ли?..
VI
«Не утаиться ржавчине на железе, а неправде в мире». Распросторишься, звезда ленинская, на весь мир, взойдешь в каждом сердце. А пока что идешь ты с первыми побегами весны по улицам Будапешта, идешь по венгерской земле, как и мы идем по ней, раскатываешься эхом по родной земле, земле моих отцов. Радостно мне: скоро буду тебя поднимать. А сейчас иду шумными улицами Будапешта, где каждый солнечный луч сиянием своим говорит, что мы победили, где каждая птица о том поет, звенит каждое рабочее сердце.
Будапешт переполнен митингами, везде слышно: «Да здравствует диктатура пролетариата! Эйен, эйен!» [22]
По улицам маршируют солдаты с красными лентами на фуражках. На них еще та форма, которую носили императорские войска.
Ходим втроем на занятия, чтобы опыта набраться, как перед народом сердце революции раскрывать. Ходим и по баракам русских военнопленных, митингуем, чтоб записывались в интернациональный полк, тот самый, куда Кароль направлен. Он теперь перешел жить в казармы, а мы все еще в той комнатке, которую снимали до этого втроем на тихой улице неподалеку от дунайской воды. Здесь нам Кароль не раз рассказывал про свое село возле озера Балатон, откуда он еще мальчиком отправился в люди на заработки. Как он любил вспоминать о высоких балатонских камышах!
22
«Да здравствует!» (венгерск.)
А теперь эти его беседы с нами словно продолжил Ларион Шумейко рассказами о своей Ахтырке. Слушаю их и иду вместе с Улей улочками и улицами по левому берегу Ворсклы. А волна нам как раз о том плещет, о чем мечталось и недомечталось, да вот все же сбылось, потому что идем мы уже по родной улочке ее детства к хате, где старенькие Улины родители нам скажут:
— Благословляем вас, молодята, на вашу семейную дорогу. Чтоб сошлись вы не на скору руку и долгую муку, чтобы друг другу были не до времени, а до смерти. Потому что у кого нет семьи, тот горше пустоцвета. Живите, любитесь, растите, воспитывайте своих деток.
Слушая Лариона, тяну нить своей невысказанной неоконченной любовной истории. И любо так сердцу слагать свою песню.
Уже знаю хорошо про старинный полковой Улин город Ахтырку и про ее род. Ахтырчане, выходит, издавна умели обороняться от набегов татар, а когда Степан Разин забунтовал против царской неволи, то и они свой смелый голос подавали. И всегда сердце свое держали отточенным против неправды, потому что и в 1905 и в 1917 годах на царя восставали.
Выходит, не отошла моя Уля от своего воинственного рода и теперь с революцией, как и ее брат. И так мне любо это все знать и слушать рассказы Лариона. Они словно рвут расстояния между мной и Улей. Нет уже границ, нет хищной Антанты, которая хочет наступить нам на горло, нет врагов, а есть только наше счастье.
Рассказал мне Ларион и о том, как их отец лишился самого дорогого для крестьянина — куска земли, чтобы только выучить своих детей. Каждый хлебороб с давних времен все стремился, если заводились деньги, вложить их в землю. А родители Лариона и Ули и ту, что была, продали, лишь бы заплатить за гимназию, где училась Уля. На науку для Лариона этих денег не хватало, он пошел по бондарскому ремеслу, помогал отцу кормить семью и учить Улю. Хоть старший сын в семье, как велось у таких людей, как они, большей частью был и первой надеждой, да вот у них такой надеждой была дочь Уля.
И не было у Лариона из-за этого против сестры ни зла, ни зависти, потому что Уле ученье давалось лучше, чем ему. И не было гнева на родителей, что сестре в семье выпадало больше внимания. А как же иначе!
Ведь на нее ушло самое дорогое для родителей — ушла земля. Как надо было золотить в их городке тех, от кого зависело, принять или не принять дочь простого человека в гимназию. Да вот добился — отцу казалось, что и он уже поднимается вверх по господской дороге. Выучится дочь, а там, даст бог, выйдет замуж за какого-нибудь дворянина или чиновника. И его проданная земля богатой судьбой дочери обернется, старость родителей позолотит.