Аистов-цвет
Шрифт:
— Меня, Владимир Ильич, вражья пуля миновала. Да лучше бы мне принять ту пулю, которая оборвала жизнь нашего командира Винермана.
Ленин от этих слов очень опечалился. Не надо было рассказывать, на каких фронтах был Кароль, раз вспомнил товарища Винермана. Ленин хорошо знал, где какая часть воевала, где проливали свою кровь интернациональные отряды.
— Знаю, знаю, как этот храбрый венгр со своим интернациональным коммунистическим батальоном нагонял страх на белоказаков, как взял город Новоузенск и Александров Гай. Как тяжело, что он погиб на пороге венгерской революции. Да в борьбе так и получается,
И Ленин смотрел на Кароля сочувственно, как отец, а затем быстро ушел в свою комнату и вынес ему на тарелке два пирожка.
— Меня еще и до сих пор считают больным и вот балуют. Пробуйте.
Когда Кароль сказал, что часовому на посту не дозволено есть, Ленин поставил тарелку с пирожками на подоконник, а сам в шутку закрыл рукой глаза, будто ничего не видит, повернулся и быстро ушел в свою квартиру.
Долго Кароль не отваживался съесть эти пирожки, но все же взял их и съел. Ведь это же сам Ленин его угощал. Разве он это когда-нибудь забудет.
А вскоре после этого Кароль с другими агитаторами, закончившими курсы в Кремле, уже пробивался через Украину, а потом и Польшу — в Венгрию.
И ленинский голос он сейчас чувствует рядом с собой, и ленинские глаза навеки прошли в его сердце. Такая вот у него дорога сюда, в Будапешт, — к венгерской революции.
Это нам рассказал о себе Кароль на Янош-горе. А перед нашими глазами открывался во всей своей красе раннезимний Будапешт.
— Вино берет цвет от винограда, человек перенимает мудрость от соседа, — говорю я ему. — А ты, Кароль, наш сосед и друг. Рассказал ты нам свою историю, а мы тебе свою. Будем мудрее, будем набирать силы друг от друга в общей нашей борьбе. Ты, Кароль, пришел в Коммунистическую партию там, в России, на земле Ленина, а я хочу прийти к ней здесь, на твоей земле. Подашь за меня голос?
Еще не успел мне Кароль ответить, а Янош Баклай берет уже слово. И глаза его — то ли от огня, что в нем, то ли от его рыжих, почти красных, волос — голубым огнем загораются. Говорит и смотрит на меня.
— Понимаю, понимаю уже и я, Юрко, почему нельзя было мне сидеть в затишье. Кто должен защищать народное дело, как не мы? Если оружие в наших руках, мы — сила. А что мы без оружия? Что? Как трава на полонине. Истопчут, сорвут тебя для своей выгоды, для своего удовольствия.
А потом перевел Янош глаза на Кароля и продолжал:
— Взошли мы, Кароль, втроем на эту Янош-гору и сердца друг другу открываем. И я вам свое открою. Ведь если бы дорога в Бычков, где меня девушка ждет, барвинком для меня стелилась — и то я сейчас туда не пошел бы. Девушка моя дорога мне, а революция стала дороже. Нет, не смог бы я от нее отойти, да еще в такое время, когда ее надо пуще глаза беречь. Подай, Кароль, и за меня свой голос, хочу коммунистом за нее бороться, как и Юрко.
А я слышу эти его слова и будто нашел что-то дорогое, человека нашел, товарища по борьбе.
Уленька, девушка моя красная! Ты привела меня к революции, а я — Яноша. Теперь оба мы хотим отдать жизнь за ту партию, за которую и ты ее отдаешь.
Нет тебя возле
— Подай, подай за нас свой голос, чтоб мы были с тобой в одной партийной семье.
А он смотрит на меня и от волнения никак не найдет нужного слова. И ему радость, что нашел нас. А потом говорит:
— Верю, верю, не измените вы нашей борьбе. Буду за вас ручаться, хлопцы. Хочу, чтоб свой новый, тысяча девятьсот девятнадцатый год вы начали в рядах той партии, в которой Ленин.
Так все и получилось.
V
И вот уже мы, трое друзей, общей борьбой спаяны.
— Твоя натура, — говорит мне как-то в шутку Кароль, — свирелью играет на твоих губах.
— А твоя, — обращается он к Яношу, — блестит огоньками твоих далеких восточных воинственных предков. Хоть рыжий ты, а не черный и с виду сплошная доброта.
— И у тебя такая, Кароль, и у тебя, — смеясь, говорит ему Янош. — Все, все в тебе говорит, что ты вояка-мадьяр, хоть у тебя такие открытые серые глаза. Выходит, мы рождены с тобой для боев, а Юрко будет нам на сопилке играть.
— Еще увидите, хлопцы, как я вам на пушке [21] сыграю, — отвечаю на эти слова.
Уже мы все поняли, что нам еще придется с оружием в руках сражаться, и это будет скоро. А пока раздаем в войсках красные листовки, те, что дает нам Кароль. Распространяем тайно и газету «Вереш уйшаг», которую издает Коммунистическая партия, — ту, что уже запрещена властью Карольи.
21
Пушка — ружье.
И рассказал нам Кароль, как в ноябре была послана Лениным и Свердловым в Будапешт телеграмма, а правительство Карольи хотело ее скрыть.
Но телеграфист перехватил ее и передал тайно коммунистам, а они размножили и разбросали с самолета. Так что коммунисты сразу же повели с Карольи борьбу, и недаром этот граф уже запретил их газету.
Многие, многие хотят затянуть у революции петлю на шее. Вон уже румынский король, нацеленный Антантой, двинул на Венгрию свои войска. Они захватили часть Трансильвании и идут с востока на Будапешт. А с юга перешли реку Саву сербы, с севера движутся на Будапешт чехи. Так-то беда за бедой валятся на маленькую Венгрию. Разве выдержит она все это?
А в конце февраля 1919 года улицей Ракоци идут безработные будапештцы. Они хотят только работы. Идут к Императорскому мосту, идут проспектом к улице Конти, где помещается редакция социал-демократической газеты «Непсава».
Идут, идут… И этот их поход уже пугает буржуазию, и она провоцирует выстрелы в полицию, чтобы сказать: «Это сделали коммунисты».
Бросили в тюрьму Бела Куна и многих других руководителей из коммунистов. Коммунистическая партия уходит в подполье.
И мы, трое друзей — агитаторов революции, уже хорошо знаем, как в таком случае нести свое слово. И достаем до глубины солдатского сердца и видим, как оно расцветает огненными цветами революции.