Академик Ландау. Как мы жили
Шрифт:
— Скажите, пожалуйста, вы присутствовали на консилиуме у Егорова?
— Да, конечно.
— Скажите, психиатры зарегистрировали у мужа серьёзные нарушения психики?
— Нет, нет, что вы! Напротив, мы были восхищены его состоянием. Он не вызывает у нас сомнений. Психика у него не нарушена.
— А почему же консилиум психиатров запретил перевозку больного в кунцевскую больницу?
— Видите ли, Егоров нас очень просил: это его больной, он его ведёт с первого дня. Ему как учёному-медику интересно наблюдать выздоровление своего знаменитого
— На последнем расширенном международном консилиуме профессор Пенфельд из Канады сказал мне, что у больного все восстановится само собой. Ему нужен только один врач — время. Благодарю вас за утешительные вести о здоровье мужа. Остальное уже не так важно.
Тем временем Дау, тщетно ожидая моего прихода, взбунтовался. Он стал кричать:
— Пропустите ко мне Кору.
В Егорове он видел главного врага. Он кричал ему:
— Вы не врач, вы палач! Куда вы дели Кору?
Егоров ответил:
— Ваша жена уехала на курорт.
— Нет, это ложь! Пока я здесь, у вас, Кора не могла уехать на курорт.
Егорову необходимо было успокоить Ландау, так как визиты иностранных корреспондентов участились, а он любил фотографироваться у постели больного Ландау. Он был вынужден снова выдать мне пропуск. И вот я опять у Дау!
Я бросилась к нему. Заглянула в его глаза:
— Даунька, ты очень хорошо выглядишь. Я не видела тебя так долго!
— Коруша, я страшно виноват перед тобой. Я этому палачу Егорову назвал твоё имя, и ты исчезла! Но твои ноги целы. Они тебя не пытали?
— Даунька, прекрати этот бред. Я просто болела, а сейчас выздоровела. Теперь я буду приходить к тебе каждый день.
При мне в палату вошли психолог Лурье и Женька. Женька сверкал загорелой лысиной. Значит, он уже вернулся с курорта. Несчастье и болезнь Дау не нарушили благополучного течения его жизни. А психолог Лурье обратился ко мне:
— Вы не возражаете, если я немного позанимаюсь со Львом Давидовичем?
— Нет, нет, пожалуйста.
Он присел возле Дау и развернул большой альбом со страницами, разграфлёнными в клетку. В каждой клетке были обозначены вперемежку кружочки и крестики. Длинной тонкой указкой, показывая на кружочек, он спросил: «Что это?». Дау, улыбнувшись мне, весело сказал: «Это крестик». Кружочки он упрямо называл крестиками, а крестики кружочками. Очень обескураженный психолог удалился.
— Коруша, видела этого дурака? Этот психолог лезет ко мне с разными глупостями. Совсем меня здесь за идиота принимают. Я нарочно его путаю. Сегодня он захотел меня научить отличать кружочек от крестика. А я нарочно на кружочек говорю крестик и наоборот.
— Дау, с дураками-медиками опасно шутить. Не лучше ли правильно отвечать на их, пусть дурацкие, вопросы.
— Ну что ты, Коруша! Это же психолог. Это вша. Это паразит на рабочем теле нашего государства. Эти бездельники и лодыри примазываются к науке. А Женька с ними подружился. Они ко мне все время пристают с самыми нелепыми вопросами.
— Даунька, а колено? Колено уже не болит?
— Нет, Коруша, у меня боль за коленом.
Я отвернула пижаму на левой ноге. Колено округлилось, налилось, кожа на нем стала эластичной, блестящей. Ниже колена — все ещё омертвелое.
— Даунька, скоро, скоро ты будешь совсем здоров, и боли все уйдут.
— Корочка, не оставляй меня здесь, возьми меня домой. Сегодня. Сейчас же. Мне так плохо, мне так страшно, когда приближается ночь. Я здесь один. Я так долго тебя ждал. Как я хочу домой!
Изнывая от боли в ноге, Дау бесконечно умолял взять его домой. Мои терзания были мучительны, я ничего не могла, и это очень меня угнетало!
Я тщательно стала наблюдать за процедурами, за ходом его лечения. И убедилась, что, кроме массажа и прогулок, никакого лечения не было. Никаких медикаментов. Только дыхательная машина с кислородными баллонами все ещё стоит в палате.
Я, содрогаясь, думала о том, как ночью он пугается. Конечно, страшно быть свидетелем человеческой смерти. Он не медик, он физик. Он не может привыкнуть, и этот затаённый страх может в конце концов нарушить его психику. Мне стало по-настоящему страшно.
Дау каждый день умолял меня взять его домой. И я решила выкрасть Дау. Питание, воздух и покой я ему обеспечу дома. Массажистку мне будут присылать из больницы Академии наук. Егоров уехал в отпуск. Накануне отъезда он собрал местный консилиум, пригласив на него меня и Лившица. Он заявил следующее. Цитирую: «Я уезжаю в отпуск. Поручаю Евгению Михайловичу Лившицу восстанавливать мозговую деятельность Ландау». Следовательно, эти бессмысленные занятия психолога и Женьки они называют восстановлением мозговой деятельности.
Возможно, после этих занятий психолога с больными, выжившими после удаления опухоли в мозгу или после других глубоких операций головного мозга, они перед отправлением в психиатрическую больницу и усваивают, где кружочек, а где крестик. Только пользы от этого пострадавшим больным нет, польза только учёным-психологам. Они на этом защищают свои диссертации.
До аварии здоровый Ландау не признавал психологию как науку. Моя старшая сестра Вера была психологом. Он говорил так: «Ну, для женщины куда не шло, простительно иметь такую специальность. Верочка, согласитесь, всерьёз психологию наукой не назовёшь!».
Я не ошиблась, наблюдая издали, как занимались Женька и психолог с Дау «восстановлением мозговой деятельности». Дау сидел в кресле-коляске в саду, а я наблюдала их занятия из окна больничного корпуса. Дау без конца отмахивался и отворачивался. Он явно не хотел с ними разговаривать. Когда они ушли, я подошла к Дауньке. Он очень обрадовался.
— Знаешь, Коруша, Женька стал егоровским шпиком. Он все время ко мне пристаёт с этим дурацким психологом Лурье, требуя ответы на мелкие тривиальные истины.