Академик Ландау. Как мы жили
Шрифт:
Глава 36
Как-то рано утром, отдав продукты повару, я зашла палату к Дауньке. Заглянула ему в глаза, увидела, что его голубоватые белки подёрнуты желтоватым налётом. Дежурила Раечка.
— Рая, у него что-то желтизна разлита в глазах.
— Вы тоже заметили?
— Да.
— А вот Корнянский говорит, что я ерунду горожу.
— Раечка, я не ошибаюсь. Это что, первый признак инфекционной желтухи?
— Да, болезнь Боткина. Даже для здорового человека это заболевание серьёзное! Вчера, когда я заступила дежурить, зашёл Корнянский.
Но болезнь Боткина откуда-то взялась. Дождалась врачей. Они констатировали болезнь Боткина, т.е. желтуху.
Поехала в библиотеку, прочла все о болезни Боткина. Первый этаж, старинное здание, заглянула во все углы. Да, мышиные норы есть и не одна. И потянулись дни, наполненные страхом. Как поведёт себя во время этой болезни ушибленная печень? Уповала только на палатного врача Фёдорова. И он вывел Дау из болезни Боткина без осложнений! Но, наверное, главную роль сыграло то обстоятельство, что печень у Дауньки никогда не отравлялась алкоголем.
Прошло три месяца и на четвёртом месяце болезни в палату Дау вошёл Алёша Абрикосов. Врач Фёдоров спросил: «Лев Давидович, кто к вам пришёл?». И Дау ответил: «Алёша Абрикосов, мой ученик».
Был устроен большой бум: Дау, наконец, заговорил! Я при этом не присутствовала. Эту радостную весть я услышала от медицинских сестёр. Когда я пришла, он меня не узнал и несколько дней не говорил.
Потом вдруг за мелкие услуги дежурных сестёр стал говорить «спасибо»! И, наконец, начал звать меня в моё отсутствие. Когда я пришла, он пристально посмотрел и сказал: «Это не Кора». Я сидела возле него, гладила нежно руки, уверяла: «Даунька, я Кора». Не обращая на меня внимания, он продолжал тихим, ещё не совсем своим голосом очень жалобно произносить: «Пожалуйста, пропустите ко мне Кору. Пожалуйста, хоть на несколько минут пропустите ко мне Кору». Рыдая, я выскакивала из палаты.
Сомнения терзали, душили. Я думала, он даже не вспоминает о Гарике. Нет, это не возвращение сознания. Тогда я ошибалась: сознание вернулось, но память опаздывала.
Через несколько дней он мне вдруг заявил:
— А, пришла, мошенница, которая хочет выдать себя за Кору.
— Даунька, разве я не похожа на Кору?
Он ответил:
— Очень мало.
— Дау, почему ты сказал, что пришла мошенница, которая хочет выдать себя за Кору? Ты разве помнишь, что я уже приходила?
— Конечно, помню.
— И ты помнишь, что я тебя уверяла, что я Кора?
— Да, все это я помню, но от этого ты, мошенница, не можешь стать Корой.
— Дау, а если я тебе скажу одну тайну, которую знаешь только ты и Кора. Ещё эту тайну знает один харьковский медик?
— Коруша, так это ты? Что же с тобой стало?
— Даунька, ты был очень долго безнадёжен. Вот результат: я подурнела, побледнела, похудела.
Его память возвращалась, опаздывая на много лет.
После моего выступления на консилиуме у Топчиева палату Дау переоборудовали, дерево за окном спилили, на окно повесили белую шёлковую штору. Стальную стол-постель вынесли, к стене поставили настоящую кровать. Но дыхательная машина все ещё стоит наготове с кислородными баллонами.
Дыра в горле у Дау зарастает. И болезнь Боткина уже позади.
— Коруша, наконец-то ты пришла! Пожалуйста, все выйдите, я хочу поговорить с женой. Корочка, закрой плотно дверь. Только не верь, что я попал в какую-то автомобильную катастрофу. Это чушь. Это не больница, это сталинский застенок! Егоров и Корнянский — не врачи. Это палачи. Посмотри, я не могу ходить, у меня страшно болят ноги. После очередных ночных пыток. А посмотри на всех заключённых: они все изуродованы пытками.
— Даунька, милый, но ведь Фёдоров — хороший врач.
— Фёдоров — очень хороший и очень красивый.
— Можно, я позову Фёдорова? С ним посоветуемся, что делать?
— Фёдорова позови, я его не боюсь.
Вошёл Фёдоров.
— Сергей Николаевич, послушайте, что Дау говорит.
— А я знаю, что он вам наговорил. Он мне все время это твердит.
— Сергей Николаевич, а это не страшно, это пройдёт?
— Будем надеяться, время покажет.
— Даунька, а голова у тебя не болит?
— Нет, Коруша, ты хорошо знаешь, что голова у меня никогда не болит.
— И сейчас, после сотрясения мозга, голова не болит?
— Коруша, я не знаю, что такое головная боль. У меня в жизни никогда не болела голова. Только ты мне не говори глупостей, никакого сотрясения мозга у меня не было. У меня безумно болит нога в колене… Корочка, почему Сергей Николаевич очень добродушно смеётся, когда я Егорова и Корнянского называю палачами?
— Даунька, он смеётся потому, что Егоров и Корнянский — знаменитые профессора-медики. Ты находишься на излечении в Институте нейрохирургии. Постепенно ты все вспомнишь. А разбил тебя на машине Володя Судаков. Сам с Верочкой остался без царапины.
— Представляю, как перепугался бедный Судак. Вот выздоровлю, я его подразню.
В первые страшные дни после аварии, когда я неустанно ждала телефонного звонка из больницы, позвонили из народного суда. Меня официально приглашали в суд. Собирались судить Владимира Судакова за учинённую им аварию. Я категорически отказалась, сказав: «Суд не может состояться. Ни я, ни мой муж — академик Ландау, если он останется жив, никогда не предъявим никаких обвинений Владимиру Судакову. Произошёл несчастный случай». Мне ответили: «В таком случае изложите сказанное в письменной форме. Мы к вам домой пришлём жену Владимира Судакова. Вы ей вручите этот документ».
И Верочка пришла, впервые переступив порог квартиры Ландау в такой трагический момент. Никто из нас не мог предположить, что судьбе угодно нас столкнуть! Мы обе одинаково боялись взглянуть друг другу в глаза. Пригласив её сесть, я тихо попросила: «Пожалуйста, продиктуйте, куда адресовать это заявление». Когда я вручила ей нужный документ, она поблагодарила меня, встала и ушла.
Глава 37
Как-то в палату к Дау вошла Нина Сергеевна Коломиец — врач больницы Академии наук. Он обратилась к Дау на французском языке. Он бегло ответил ей по-французски, но сделал замечание по поводу неправильного произношения и какой-то грамматической ошибки. Он все тщательно ей объяснил. Замечание было справедливым, и Нина Сергеевна сказала: «Лев Давидович, я никогда больше не сделаю этой ошибки».