Академия воровского дозора
Шрифт:
– А ты потрудись. Если ответишь правильно, тебя ждет в ближайшее время повышение. И, разу-меется, надбавка к окладу.
– Постараюсь ответить… Это майор Хабаков.
– Ты прав… Но только наполовину, а значит, с повышением придется подождать. В действительности это большой эксперт по искусству. Вопрос вот в чем: где те две картины, что вы забрали у Петрушева?
– Одна картина вон там, – показал капитан на потемневшее полотно, висевшее у самого входа. – Даже непонятно, почему он на нее позарился. Не знали, что с ней делать, а потом решили повесить в прихожей. На этом месте раньше полка
– Просто у вас все.
Повернувшись, Хабаков увидел у самых дверей картину великого голландца Ван Дейка, потемневшую от времени. Она числилась в коллекции Феоктистова в списке украденных. На первый взгляд в ней не было ничего особенного: две небольшие лодчонки, плескавшиеся на пенящихся гребнях потревоженного моря, а на горизонте пугающе нависала грозовая темнота. На застывших лицах рыбаков, тщательно расписанных талантливой рукой, было преддверие грядущей и неотвратимой беды.
Впрочем, у этой картины имелась еще одна особенность – ее стоимость составляла около полутора миллионов евро. И это была далеко не рыночная цена.
– Ты знаешь, сколько стоит эта картина?
Дмитрий с любопытством посмотрел на полотно, после чего перевел удивленный взгляд на Хабакова:
– Ты думаешь, что эта мазня может кого-то заинтересовать?
– Это картина Ван Дейка, – ответил Арсений и, уяснив, что имя мастера фламандской живописи мало что говорит другу, добавил: – Эта картина стоит где-то около полутора миллионов евро!
– Вот оно что, – уважительно протянул подполковник. – А так и не скажешь. Где же ты раньше-то был? Глядишь, и заработали бы… Разделили бы деньжата на весь отдел. Хорошая прибавка к жалованью получилась бы. Теперь уже не получится. Ха-ха!
– Мы эту картину по всей Европе ищем, а она в твоем отделе висит. А где другая картина? Тоже на стенке, что ли?
Приготовления к обеду были завершены. Огромным столовым ножом капитан смахивал с доски на большое стеклянное блюдо мелко нарезанную колбасу.
– А она у капитана, – произнес Карасев, показав на Завьялова, держащего в руках толстую доску. Расценив недоумение Арсения по-своему, он быстро добавил: – Дерево хорошее, толстое, в качестве разделочной доски самое то!
Арсений подошел к Завьялову и аккуратно забрал у него доску. Перевернув, увидел картину Якопо Беллини «Даная и Ангел». Сам художник считал, что именно эта картина была вершиной его мастерства, и, по мнению специалистов, он не ошибался. Лик Данаи, запечатленный средневековым мастером, продолжал оставаться одухотворенным и волновал так же сильно, как и много веков назад. На него хотелось смотреть, совершенно забывая о времени. С тыльной стороны доски было несколько продольных порезов от острого ножа, но шедевр Беллини с честью выдержал испытание. Вряд ли художник мог представить, что когда-нибудь доску, на которой был нарисован божественный лик, будут использовать в качестве разделочной доски.
– Колбаса-то хоть хорошая? – хмыкнул Хабаков, продолжая осматривать доску со всех сторон. Пожалуй, Феоктистова не стоит посвящать
– Колбаса что надо, товарищ майор, – немного смутившись, отозвался Завьялов. – Может, хотите попробовать?
– Как-нибудь в другой раз. Картины я у вас забираю.
– Забирай, – легко согласился подполковник. – Тем более что хозяин отыскался.
– Представляю, как он будет рад, – заметил Арсений, пряча холсты, и, попрощавшись со всеми, покинул отделение Северного округа.
Глава 10
Воля и неволя, или Задержался я здесь
Удивительно, но Петрушев проживал по старому адресу. На звонок открыл сразу, не ожидая неприятностей, и удивленно застыл в проеме. Время, прошедшее вне службы, значительно сказалось на его фигуре: он раздобрел, кожа на скулах отвисла книзу, образовав второй подбородок, а из-под белой майки, туго сидевшей на его теле, выпирал кругленький живот. В маленьких заплывающих глазах промелькнула тревога, которая тотчас сменилась холодным безразличием.
– Петрушев Николай Миронович? – спросил майор Хабаков, готовый к возможным неожиданностям.
Николай Петрушев повел себя дисциплинированно, даже слегка отстранился от двери, тем самым демонстрируя свободные ладони.
– Он самый. А кто вы, собственно, будете? Хотя, кажется, я догадываюсь. Есть в вашей внешности нечто специфическое.
Раскрыв удостоверение, Арсений представился:
– Майор Хабаков, Следственный отдел. Разрешите пройти? Мы бы хотели задать вам пару вопросов.
– Пару вопросов… – скривился Петрушев. – Ну-ну, конечно. Даже не верится, что когда-то я говорил то же самое. Только после этих самых вопросов мы оставляли задержанных эдак лет на пятнадцать! Так в чем там дело? Я никого не убивал, никого не насиловал, сразу хочу сказать.
– Мы удовлетворим ваше любопытство через несколько минут, – хмыкнул Хабаков.
Вздохнув, Петрушев прошел в комнату.
– Хотя чего я с вами спорю, вы всего лишь исполнители. Решают другие. Я сейчас оденусь.
– Вот это правильно.
Арсений вместе с двумя оперативниками прошел следом, стараясь не выпускать Петрушева из вида. Кто его знает, как может повести себя этот ненормальный! Обошлось без сцен и стенаний. Петрушев поднял со спинки стула рубашку, напялил ее на себя, тщательно застегнулся на все пуговицы. Буркнув под нос что-то невеселое, посмотрел на Хабакова, опиравшегося плечом о косяк, и медленно, как бывает с человеком, которому некуда спешить, влез в брюки.
– Все, потопали, – сказал Арсений и заторопился к выходу.
За ним, в сопровождении оперативников, двинулся Петрушев.
Феоктистов пришел в отдел сразу, как только майор Хабаков сообщил об обнаруженных картинах. Выглядел он возбужденным, разговаривал громко, не к месту улыбался.
– Так где же они, Арсений Юрьевич? Показывайте!
– Вы присядьте, – мягко попросил майор.
– Знаете, я просто бежал через весь город, как семнадцатилетний мальчишка! Думал, что не доживу до такого дня. Ну, покажите же мне их!