Акционерное общество женщин
Шрифт:
– Это десятки миллионов, не говоря уже об организации. Практически новый бизнес.
– Решаемый вопрос, как говорит Алена. Мы до сотни миллионов можем вложить. Главное, людей найти, которые смогут это раскрутить.
– Идея! – воскликнула Полина. – Давайте поручим это Мэтью. Он просто охренеет, когда поездит по таким местам, и забудет про свой Лондон.
При этих словах на террасу вышла наконец Алена. Она стояла в проеме двери и была удивительно хороша: девичья, без единой лишней складки фигурка, узкие бедра, обтянутые светлыми джинсами, босоножки на платформе – это с утра-то! Выглядела она веселее, чем
– Все хорошо, и жизнь прекрасна. Полина, что у нас сегодня на день?
– Да ничего особенного. Каждый делает что хочет. Я, например, хочу в лес по грибы. Пойдешь со мной?
– Представь себе, пойду, если ты мне дашь туфли без каблуков или шлепанцы.
– Я тогда пошла работать, – поднимаясь с кресла, сказала Катька.
В лесу было не жарко, день выдался прохладный, похоже, собирался дождь. Алена и Полина брели между кустами. Последние дни августа, самое грибное время. Полина то и дело нагибалась, срезая очередную добычу, а Алене грибы не попадались на глаза, и она брела просто так.
– Не мое это дело – грибы…
– Если надоело, давай назад повернем, не вопрос. – Полина никогда и никому ничего не пыталась навязать. – Сегодня все какие-то расклеенные. Или мне это кажется?
– Давай посидим, вон там дерево лежит. У меня, Полин, возникла моя собственная пустота, и я не знаю, что делать.
– У тебя климакс?
– И это тоже, но не в этом дело. Такое ощущение, что моя жизнь и я сама как будто раздвоились. Как было у тебя: будто я превратилась в «не-я». Нет, в зеркало пока взглянуть не страшно, крайностей нет. Все равно не понимаю, как ты это пережила.
– Знаешь, я вспомнила, как однажды ко мне рабочий пришел бак в подвале чинить, а мне страшно к нему выйти. Я с ним говорю, а сама думаю: что он думает, когда на меня смотрит. Какой страшный образ он видит? Полное изменение восприятия себя, и ощущение, что то же самое происходит и с окружающими.
– Вот и меня точно так же, Полина. Чувствую, что я все та же, а при этом абсолютно другая. Я именно об этой раздвоенности…
– Вот-вот. То ли ты женщина, то ли нет – самой непонятно. Все привычки, манеры, поведение вроде те же, но чувствуешь, что это не ты. Ощущаешь его недоумение, почему это женские манеры, слова, усвоенная по жизни мимика, повороты головы и плеч приставлены к бесполому манекену. Кажется, что он про себя содрогается и думает только, как скорее сбежать от этой бабы-яги, от которой веет бесполым, мертвым и страшным.
– Все симптомы приговора, – вздохнула Алена, поковыряв палочкой осеннюю прелую листву. – Я всегда считала, что этот переход – от женщины к неженщине – надуманная проблема. Надо не утешать себя припевками о смирении перед старостью, а работать, держать себя в форме. Понимать, что «грань» возникает только в сознании. Мне было комфортно: тело в порядке, красота на месте, мужчины ничем новым напугать уже не могут, все под контролем. Кто ценит тебя как личность, во всех отношениях – и внешность, и состоятельность, и стронг, – тот и ценит. А кто нет, так ему же хуже.
– Ну, а теперь что?
– Теперь раздвоенность вроде твоей.
– Не могу поверить.
– Полина, вспомни, как тебе трудно было объяснить нам свое состояние шесть лет назад. Вот и мне трудно. Представь, я сижу на встрече с аlpha-male, вполне
– Да наплевать, что он думает…
– Можно даже насрать. А теперь представь, я не с alphamale, а с Мэтью. Нежность, желание прижаться к нему, целовать его в эти длинные ресницы, сделать для него все. Понимаешь? Слова, любовь – все нешуточно, подлинно, счастье. А желания, в смысле искры, от которого тело заходится, нет. Я ласкаю его, я все могу сделать, только сама при этом редко что испытываю. Но его же не обманешь, да и не хочется обманывать. Он чувствует, что не тридцатилетняя кобылка с ним в постели, которая заходится по три раза за ночь.
– Ну, он и сам не мальчик…
– Короче, он в Лондон намылился, потому что я ему плохая пара.
– Ален, не мели ерунды. Подвела какую-то псевдофилософскую базу под житейскую ситуацию, что он просто устал от России. Засиделся, ему хочется другого дела. Он же не приносил присягу на верность служению освобождению российских женщин от ярма несвободы.
– Если я не смогу удержать Мэтью, то все, построенное нами, никому не нужно. Понятно, что он не может бросить меня и найти себе молодую бабу. Поэтому свинчивает в Лондон.
– Алена, он любит тебя…
– Полина, оставь. Не от тебя это слышать: любит – не любит… В том-то и дело, что любит. А у меня внутри пустота. Если бы это был не Мэтью, можно было бы лукавить, что-то изображать. Но я же не буду изображать оргазмы, когда их нет? А он тяготится этим, но никогда не скажет.
– Тяготится, чушь какая. Мы для того и сотворили все вот это самое… Наше все… Чтобы была поддержка именно в такие моменты. Чтобы было с кем все проговорить, самой осмыслить и найти выход.
– Ладно, давай закончим этот разговор.
– Бес в вас обоих вселился, что в тебя, что в Мэтью. Вам бы радоваться, а вы себя изводите. Уверена, что он о Лондоне заговаривать стал, потому что его тяготит не твое отсутствие оргазмов три раза за ночь, а вот эти настроения. У него возникает ощущение, что он чего-то недодает. Стряхнуть это наваждение обязана именно ты, а не он, понимаешь? Сама всегда повторяла, что все у нас в голове сидит.
Они подошли тем временем к дому. У ворот стояла машина Ирины Степановой, доехала-таки. Стеша уже накрывала на стол, и обед-то приготовился сам собой, без Полининого участия. Мэтью подошел к Алене, поцеловал ее: