Аксиомы, леммы, теоремы. Стихотворения, баллады, переводы
Шрифт:
Тель-авивский медленный фокстрот
Весел и прекрасен, юн и говорлив
Городок у моря, в золотом песке.
Но оставлен ими шумный Тель-Авив,
Он, она — и море... Жилка на виске...
В полумраке тают милые черты...
«Нынче в целом свете только я и ты...»
В темно-синем небе — бледный лунный круг.
Тени, тени,
В небе ангел смерти свой заносит нож.
И ужалит пуля — подло, будто ложь.
Море безутешно, море слезы льет.
Гаснут, гаснут звуки, и безлюден мол.
До Берлина ветер вести донесет.
И министру рапорт прилетит на стол:
«Встретили на пляже, всё успели в срок.
Завершили дело в восемь двадцать пять».
Йозеф прячет рапорт в ящик, под замок.
Выпивает рюмку — и ложится спать.
В небе ангел смерти свой заносит нож.
И ужалит пуля — подло, будто ложь.
Поздним утром Магда встала ото сна.
Тяжкие виденья мучали ее.
— Магда, дорогая, что же ты грустна?
Без улыбки смотришь в зеркальце свое?
— Мой супруг, приснился мне сегодня сон:
Выстрел... лужа крови... мертвый человек...
Кто он — я не знаю, мне неведом он.
— Успокойся, Магда. Всё прошло — навек...
Над Берлином ангел занесет свой нож.
Яд с ножа прольется сладкий, будто ложь...
...Меж тем над Европой ткань цивилизации всё тоньше. Она, эта ткань, расползается, словно истлевший саван под грубыми пальцами могильщиков. И в образующиеся дыры врывается потусторонний черный ужас, призванный в наш мир теми самыми маршами, речами, парадами — магическими заклинаниями, неожиданно обретшими силу в двадцатом столетии. Вихрится на улицах городов страшный карнавал, словно «Дикая охота» вырвалась, наконец, из Преисподней — и ткань цивилизации превратилась в лохмотья...
Ночной карнавал
Гуляет непутевая судьба
От двери к двери и от дома к дому.
Кого-то избавляет от горба,
Кому-то дарит странную истому.
За нею вьются призраки гурьбой,
Качаются рессорные кареты.
Опутанные темной ворожбой,
Теряются подростки и поэты.
Над улицей спирали темноты
Вращаются колесами Фортуны.
Грохочут в бубны, обрывают струны.
Клубятся облаками над и под
Бессвязные, бессмысленные речи.
И увлекает этот хоровод,
Разлуки предвещая — и невстречи.
А на рассвете гаснут фонари,
И звуки растворяются в тумане,
И в блеске неестественной зари
Куда-то исчезают горожане.
И плавают обрывки чьих-то снов,
Остатки снов, причудливо игравших...
А по дороге ходит Крысолов,
Разыскивая спящих и отставших.
В 1914 году мать Магды вышла замуж за богатого еврея Рихарда Фридлендера. Он удочерил рожденную вне брака Магду, так что в пять лет Магда стала Магдой Фридлендер. В 1938 году по распоряжению зятя, Йозефа Геббельса, ветеран Первой мировой войны Рихард Фридлендер был отправлен в концлагерь.
Ерейский вальс
Старый еврей тоскливо
Ждет два часа в приемной.
Орден приколот криво —
Старый, солдатский, черный.
Орден носить негоже
С желтой Звездой Давида.
Он понимает. Все же
Носит — и не для вида.
...На виске пульсирует жилка,
Отзывается громким стуком:
«Фрау Гeршкович, Вам посылка.
Вам коробка из Равенсбрюка.
Муж скончался — в пансионате.
Можно больше не слать подарки.
За кремацию — счет к оплате.
Девяносто четыре марки...»
Входит министр. Он занят:
«Фридлендер, что ты хочешь?
Высылка — наказанье?!
Что ты, еврей, бормочешь?
Вот Бухенвальд. Так даже
Пища там здоровее!
Или Дахау, скажем:
Это курорт евреям!»
...На виске пульсирует жилка.
А у Бога — простое сальдо.
«Фрау Хoровиц, Вам посылка.
Вам коробка из Бухенвальда.
За кремацию — счет к оплате.
Девяносто четыре марки.