Актеон
Шрифт:
Прощайте все, добрые люди… А где же Прасковья Павловна?..
Голос старухи постепенно замирал; она прошептала еще несколько невнятных слов, раза два простонала - и стихла.
Когда Ольга Михайловна вышла из комнаты няни, в сенях навстречу ей попалась
Прасковья Павловна и дочь бедных, но благородных родителей.
– Что наша старушка?
– спросила последняя с участием.
– Она скончалась, - отвечала Ольга Михайловна.
– Неужели?..
Дочь бедных, но благородных родителей поднесла платок к глазам.
– А нам даже и не дали знать, что
– сказала
Прасковья Павловна, искоса посматривая на свою невестку, - да и зачем? мы ходить с
Анеточкой за больными не умеем, где же нам? Мы добродетельными прикидываться также не можем… В притворстве уроков не брали… Учителей у нас знакомых нет; наставлений давать нам некому…
Прасковья Павловна выходила из себя. Дочь бедных, но благородных родителей посмотрела выразительно на свою благодетельницу и едва заметно покачала головой.
– Пойдемте, дружочек Анеточка, простимся с покойницей… дай ей бог вечную память!
– Прасковья Павловна перекрестилась.
– Не забудьте же, душенька Анеточка, вписать в моем поминанье рабу божию Федосью…
ГЛАВА XI
Андрей Петрович, узнав, что его мальчик, посланный учителем в село Долговку, был наказан, пришел в ужасную ярость.
– На моего человека осмелиться руку занести!
– кричал он, ходя по комнате и обращаясь к одному из гостивших у него помещиков, - хорошо же! это не пройдет даром…
Нет, любезный соседушка, извините… Ну, уж этот Петр Александрыч, сущая баба, признаюсь… Этого я от него не ожидал. Как позволить себя опутать до такой степени!..
"Мать!" - говорит… Имей он уважение к матери - против этого ни слова, да на что же у человека царь-то в голове? как же не жить своим умом?.. Притеснили эту бедную Ольгу
Михайловну так, что ни на что не похоже… выводят сплетни по целой губернии, расславили ее на всех перекрестках… да и меня вмешали в эту историю… А учитель мой человек отличный, тихий, благородный… я бы с ним целый век не расстался… Ну, да уж зато какой же я аттестат ему дам, черт возьми! в золотую рамку может повесить просто!..
Вишь, злоба какая! Осмелиться наказать чужого человека!.. Погоди, вот я все их ухищрения обнаружу; я заставлю замолчать целую губернию! Да, я таков… со мной не шути.
Андрей Петрович, который в продолжение всей своей жизни брал только перо для того, чтоб подписывать свое имя, - схватил лист почтовой бумаги и в один присест написал к Петру Александрычу следующее:
"Милостивый государь мой после таких поступков с вашей стороны каков был последний поступок с моим человеком, который принес письмо от учителя к вашей супруги, я не вхожу в рассмотрение по приказанию Вашему или вашей Матушки сделано то, а имею только честь объявить вам, что буде хто из ваших крестьян либо дворовых после сего покажется в моей деревне покровке новоселовке тож то не применет с ним последовать такоеже наказание коему у вас подвергся мой человек.
– Засим имею честь быть ваш слуга Андрей Боровиков".
Письмо
– Ах он, бессовестная душа! низкий человек!
– восклицала она.
– Уж недаром у меня всегда на сердце было что-то против него!.. Правда, говорят, что все к лучшему, теперь я верю этому… Ну, если бы я выдала Анеточку за него, ведь он погубил бы ее, совсем погубил!.. У кого же нам теперь взять музыкантов для сговору и для свадьбы?.. Вот беда!..
Сговор и свадьба должны были совершиться в губернском городе, где пламенный жених нетерпеливо ожидал избранницу своего сердца. Прасковья Павловна целые дни проводила в сборах и приготовлениях к 26-му сентября: этот день назначался для выезда из села Долговки. Петр Александрыч приглашен был посаженым отцом, а Фекла Ниловна посаженою матерью со стороны невесты.
Дочь бедных, но благородных родителей с тех пор, как торжественно была объявлена невестой, находилась в меланхолическом состоянии. Она беспрестанно вздыхала. Ее несколько тревожило, что жениха ее зовут Парамоном, но зато это окончательно утвердило ее веру в святочные гаданья. Имя Парамона, как известно читателю, впервые услышала она полтора года пред сим, в один из рождественских вечеров, когда робко и трепетно выбегала на улицу вопрошать судьбу о своей участи.
26 сентября утром, перед самым выездом своим из деревни, невеста пришла к
Ольге Михайловне.
– Ма-шер Ольга Михайловна, - сказала она, - я должна проститься с вами и поблагодарить вас за внимание ваше ко мне в продолжение всего времени, которое я жила здесь. Меня только убивает мысль, что болезнь мешает вам осчастливить своим присутствием мою свадьбу.
Произнеся это, дочь бедных, но благородных родителей скромно потупила глаза.
– Вы не сердитесь на меня, душенька?
– спросила она после минутного молчания, взглянув с чувством на Ольгу Михайловну.
– За что же-с?
– Вы могли думать, что я была отчасти причиною неприятностей, которые последнее время терпели вы от Прасковьи Павловны, а я, клянусь вам, всегда еще удерживала ее, сколько могла, хвалила ей вас…
– Очень вам благодарна.
– Мне всегда так жалко было на вас смотреть; я всегда самое искреннее участие принимала в вас… Позвольте мне быть уверенной, что мы расстаемся с вами без всяких неприятностей?
– Совершенно. Желаю вам всякого счастия.
Дочь бедных, но благородных родителей поцеловала Ольгу Михайловну и заплакала.
Все было готово к отъезду. Прасковья Павловна, Семен Никифорыч, Петр
Александрыч и невеста, в салопах и шинелях, присели минуты на две, как это обыкновенно водится; потом помолились; потом Прасковья Павловна начала рыдать и благословлять свою Анеточку; потом все пошли к карете, где ожидали их мрачный Антон и вечно цветущая Агафья.
В эту самую минуту Илья Иваныч, приехавший в тележечке на одной лошадке, подбежал к отъезжающим.
– Ах, Илья Иваныч!
– закричал Актеон.