Акула пера в СССР
Шрифт:
– Ы-ы-ы-а-а-а… – Я ни черта не слышал.
Просто ничего. Из моего рта вырывались какие-то звуки, но я не слышал даже собственного голоса. Кровь из носа заливала губы, подбородок, майку, штаны… Зрение расфокусировалось, перед глазами плясали золотые круги, голова, кажется, раскалывалась на части, ребра ломило.
Секунду назад я ткнул лопатой в яму, а теперь едва поднялся на колени, пытаясь понять, что произошло. Мне понадобилось, наверное, несколько минут, чтобы более или менее прийти в себя. Я по очереди пошевелил руками и ногами, всеми пальцами.
Кажется, я проглотил стакан крови, прежде чем она перестала течь из носу. Слух до конца так и не вернулся – по крайней мере, пока. Я перебрался к своей палатке на четвереньках, потому как вставать на ноги боялся – земля тут же начинала выплясывать и выгибаться под подошвами ботинок.
Мне даже не хватало сил, чтобы подумать о том, какой же я всё-таки дебил. Алчность застила глаза и сделала мою память избирательной – я помнил про историю с какими-то боеприпасами во время экспедиции Богомольникова, и там тоже кто-то едва-едва не погиб, но отметал их, поскольку «здесь ведь не было боев!» «Не было боев» и «я не читал про боевые действия под Моховом» – это две разные вещи! Да и вообще, для того, чтобы какая-то взрывоопасная хреновина оказалась на обрывистом берегу Днепра, вовсе не нужно было, чтобы здесь кто-то с кем-то рубился. Кто-то пошел справить нужду под камень и посеял гранату – чем не вариант? Их тысяча, таких вариантов!
Богомольников тогда взял моду при каждом сомнительном случае вызывать саперов, у него даже одно время жили в лагере два офицера, им нравилось так проводить отпуска. А я сунулся с суконным рылом в калашный ряд…
Хватит с меня и одной амфоры. По крайней мере, пока. Тут бы в себя прийти да живым остаться, а то мало ли – заработал сотрясение, останусь на всю жизнь контуженым! Мне хватило ума поснимать с гвоздей бинты, чтобы вешки не были такими заметными. Нашарить их и без металлоискателя можно, но обнаружить случайно – вряд ли. Небольшую воронку от взрыва я засыпать не стал – если его слышали и обратили внимание, то прибегут и придется объяснять, что к чему. А так, хотел мусор закопать, ткнул лопатой – подорвался. Бывает! Повезло – живой.
Думал я всё это вяло, туго… По-хорошему нужно было выбираться к людям, ехать к врачу, но хотелось только одного – лечь и полежать. А какая на хрен разница, где лежать – в палатке или дома на кровати? Правильно, тут, в палатке, воздух чистый и нервничать никто не будет.
– Алло! Алло! Соломин? Это Белозор! – я стоял в телефонной будке и закидывал в щель таксофона одну монетку за другой.
Не денарии, конечно, закидывал – копейки.
– Чего орешь, Белозор? – его голос доносился до меня как через слой ваты.
– Контузило! Я нашел кое-что, очень важное! Слышишь?
– Это ты не слышишь, горе луковое! Я всё прекрасно слышу, меня-то не контузило!
– А? Что? В Лоев приезжай, – продолжал надрывать связки я. – В Ло-ев! Слышишь?
– Слышу, чтоб тебя! Тебя половина отдела слышит, чудо в перьях! Что ты там опять устроил?
– Подорвался! И нашел что-то! Но я живой, приезжай в Лоев, я у музея подожду столько, сколько надо!
–
– А? Да, буду тут, только за мороженым отойду!
– Белозор!
– А?
– Ты – настоящая заноза в заднице, знаешь?
– Что?
– Уши на что? Жди давай!
Орал я действительно громко, потому как скопившиеся у телефонной будки лоевчане смотрели на меня как на дебила. В общем-то, я на него и был похож: прическа, лицо и одежда мои пребывали в самом плачевном состоянии. Даже милиция подходила, но удостоверение журналиста их успокаивало, по крайней мере – пока.
Я вышел из будки, и туда сразу же заскочила какая-то дебелая ушлая тетка: она сообразила, что я накидал денежек больше, чем проговорил, и решила пообщаться с кем-то на халяву. Но мне было, в общем-то, наплевать. Заметив на противоположном конце площади киоск «Белсаюздрук» – он же «Белсоюзпечать» и лоток с мороженым, я двинул туда.
– «Маяк» дубровицкий есть у вас? И «Прафсаюзны Час»? – Никаких ошибок, по-белорусски «Профсоюзное Время».
– Чего орешь, ирод? – продавщицу аж перекосило.
Я забрал газеты и решил, что мороженое буду покупать молча. Там за прилавком стояла молодая худенькая девочка – может быть, студентка летом решила подработать, и кричать ей в лицо мне не улыбалось. А вот улыбаться – улыбалось! Надеясь, что после контузии у меня мимика в порядке, я пошел за эскимо.
– И что пишут? – гаркнул мне в самое ухо капитан, так что я подскочил с парапета и чуть не врезал ему газетой по роже.
– Чего орешь, ирод? – вспомнив фразу ларёчницы, вызверился я.
– Вот ты как заговорил! – Соломин усмехнулся. – Ваши документы, гражданин! Вид у вас больно подозрительный!
– Шутник, однако! Тащ капитан, я клад нашел. Килограммов на пять или десять серебра.
– Шо? – Я обожал это выражение его лица.
Квадратные глаза в исполнении Соломина – это нечто. Как будто это его контузило, а не меня.
– А с мордой лица что? – спросил милиционер. – На чем ты там подорвался?
– Так хрен его знает, тащ капитан! Явно что-то маломощное, иначе бы меня там на сотню маленьких медвежат размотало, и не было бы больше Геры Белозора… Я ж так и нашел те монеты – ямку для мусора копал, оно как жахнет, я в полном опупении, а потом смотрю – клад!
– Монеты?
– Монеты. Кувшин с монетами. Ну, я не разбивал его, так, парочку достал. Денарии византийские…
– Да хоть пипы суринамские! Ты ведь врешь как сивый мерин, Белозор.
– Вру, – согласился я, – но как версия – пойдет. Я, как честный советский гражданин, намереваюсь сдать клад государству и получить свои двадцать пять процентов. Для этого мне нужен протокол, бумага какая-то, акт приема-передачи материальных ценностей – я понятия не имею, как это делается. Ты у нас милиционер.
– Та-а-ак… Ладно. Что намереваешься как гражданин, я понял. А как журналист Герман Белозор ты что намереваешься?
– Конечно, статью! И интервью с ведущим археологом области Богомольниковым! И письма во все инстанции – мол, как это мы летом сюда с истфака Гомельского университета экспедицию не пригласим?