Акула пера в СССР
Шрифт:
– Так всё-таки речь о моей личности?
– О вашей работе в архивах. Вы ведь по Деражне материалы раскопать пытались.
– И раскопал… – не знаю, что там нашел Гера, но мне в 2022 году про Деражню было известно практически всё.
И про то, что расстреливали и сжигали никакие не немцы, и про 1200 погибших сельчан (почти в десять раз больше, чем в Хатыни!), и про то, что дело это замяли и преступники-изверги вполне себе свободно проживали и работали в некоторых союзных республиках под чужими документами, а порой и под своими собственными, никого не стесняясь… До сих пор проживали!
–
– Генеральной линии партии противоречит безнаказанность военных преступников, товарищ Ершов. Неотвратимость наказания – один из столпов, на которых держится государственная система. Dura Lex, sed Lex – один для всех, независимо от социальной, национальной, профессиональной или какой иной принадлежности, – раздраженно проговорил я. И чуть не ляпнул про «все равны, но некоторые равнее» – думать надо, товарищ Белозор, кому и что говоришь! Рыбьи глаза Ершова сверкнули металлом, а потом опять обманчиво подобрели:
– В общем, Герман Викторович, моя вам рекомендация – оставить отношения с товарищем Морозовой на уровне курортного романа. Дело молодое, вы – люди одинокие, это мы понимаем. Не пытайтесь ее удержать, если не хотите лишних вопросов и пристального внимания к своей персоне. Только навредите – и себе, и ей.
Они что, может, и свечку держать будут? Я был зол до крайности. Ну, надо же! Пристальное внимание!
– В койку ко мне тоже заглядывали? – не скрывая злости, процедил я. – В белье ковырялись, может, в мое отсутствие? Деньги, если что, лежат в Большой советской энциклопедии, на букву «Д» – там, где статья как раз про деньги. Семейники – в шкафу, на третьей полке.
– Ну что вы ёрничаете, Белозор? Понимаете же, работа такая! Девушка могла стать носителем государственной тайны, а вы тут активность развели бурную, подозрительную…
А говорил – не про эскапады… То ли еще будет! Я только начал вообще-то. Интересно, в семьдесят девятом году людей к стульям привязывают? Ногами бьют? Или чем там – током? А может, подвешивают попавшего в лапы несчастного на развесистой клюкве и заставляют медведей лупить врага народа балалайкой? Какие там еще есть мифы о «кровавой гэбне»? Понятия не имею, насколько они правдивы. Ершов вроде впечатление производил вменяемое, по крайней мере, как человек человеку мне он противен не был.
– В общем, Герман Викторович, вы меня услышали. Жалко будет, если наш район лишится молодого талантливого журналиста, настоящего патриота малой родины… – судя по тону, гэбист не имел в виду, что меня расстреляют. Скорее, переведут к чертовой матери на другой конец республики – в Езерище, например. Конечно, добровольно и с песнями, как с той кошкой из анекдота.
– Услышал, – сказал я.
– Ну и чудненько, – это «чудненько» ему настолько не подходило, что я поймал самый настоящий когнитивный диссонанс.
Ершов встал, хрустнув коленями, выплюнул сигарету и пошел прочь.
Лютая злоба выворачивала меня наизнанку. Не на Ершова, нет… Он, наверное, неплохой дядька. Работа у него такая, всё понятно. Просто…
Я
– Людмила Всеволодовна, я хочу, чтоб вы знали: с вашей стороны у вашего мужа всё чисто. Он может гордиться такой женой. Вы – его надежный тыл.
Она рассказывала это чуть ли не с гордостью – мол, как же, государство оценило ее гражданскую позицию, ее преданность и самоотверженность! А мне, тогда еще подростку, в голову пришел один-единственный вопрос: какого хрена за моей бабушкой кто-то следил?
Это чувство было сродни открытию, сделанному мной несколько лет назад: стоит поговорить о чем-то рядом с включенным смартфоном – и через некоторое время вся ваша лента окажется засрана теми самыми папилломами, котлоагрегатами или ножницами по металлу… Просто поговорить, даже не делать запрос в поисковой системе! Сразу это вызывало негодование – потом пообвыкся.
Теперь я шёл по Советской широкими шагами, стараясь разогнать тяжкие мысли. Отвлечься не получалось. Обычно помогала музыка, теперь об этом можно было и не мечтать: даже до обычных кассетных плееров еще жить да жить, не говоря уже про компактные «эмпэтришники»… Можно было взять свою «Электронику-311» и, как дебильные подростки, слушать его во всю Ивановскую, но это бесило меня капитально, и в двадцать втором году, и в семьдесят девятом. У нас гоняли с переносными колонками, тут – с магнитолами. Впору вспоминать знаменитую аксиому Эскобара…
В общем, я шел и злопыхал. И ноги несли меня сами, сворачивая по улочкам и закоулкам, пересекая зеленые зоны и дворы хрущевок. Места были знакомыми: здесь почти ничего не поменялось за сорок лет, разве что сейчас деревьев и кустов было больше, а торговых точек – меньше.
Мой взгляд буквально уперся в аккуратную вывеску – красную с белыми буквами. «ЗАЛ БОКСА» – вот что на ней было написано. Нет, я знал, что Лопатин обосновался тут, на улице Молодежной, давно, но чтоб прямо сорок лет? Хотя что я знал о Лопатине?
Когда он приходил к нам в школу звать на секцию по рукопашному бою, то выглядел прекрасно. Ну да, седой, с лицом бывалого человека, но юношеская энергичная походка, идеальная осанка, крепкие бицепсы и предплечья и молодой, сверкающий сталью, взгляд голубых глаз никак не давали поверить, что тогда, в 2007 году, Виктору Ивановичу было семьдесят два года!
И этот старикан подтягивался раз двадцать, кувыркался и занимался руконогомашеством как молодой, и швырял на ковер юных обалдуев раза в два тяжелее его самого под самыми причудливыми углами! Настоящий фанатик боевых искусств – как западных, так и восточных, он никогда не брал с учеников ни копейки. Разве что на материальную базу для зала. Перчатки купить или мешок новый – на это да, он мог предложить скинуться. Но если нужной суммы не набегало – не беда! Обматывали старую грушу изолентой, шили из строительных перчаток и поролона эрзац-версию спортивной экипировки… Р-романтика!