Акушерка Аушвица. Основано на реальных событиях
Шрифт:
Эстер посмотрела на нее. Ей хотелось поверить Румковскому – свобода, свежий воздух, хорошая еда, – но что-то не позволяло это сделать.
– У нас есть время, – сказала она. – Нужно выждать. Я попрошу Бронислава узнать про эти лагеря, а потом мы решим. Хорошо?
– Хорошо, – согласились все.
– Я не хочу уезжать от вас, – Лия изо всех сил вцепилась в Эстер. – Я не хочу ехать в лагерь.
– Никто ни в какой лагерь не поедет, – успокоила ее сестра. – А теперь давайте ужинать.
Марта осторожно потянулась за фасолью, но впервые с момента закрытия гетто ни у кого не было аппетита.
Глава
АНА
Ана вышла из красивого дома неподалеку от Петрковской улицы (она никогда не называла ее Адольф-Гитлер-штрассе), сжимая в руке пачку марок, которыми с ней расплатились. Она попыталась сосредоточиться на чуде прекрасного рождения – молодая крепкая женщина, у которой уже был двухлетний сын, родила здоровых близнецов. Когда все закончилось, в комнату прибежал малыш. Он был так рад появлению сестричек, что это растрогало всех присутствующих. И неважно должно было быть, что семья была немецкой, недавно переехавшей из Австрии и получившей этот дом, поскольку отец семейства был известным профессором химии. Но это было важно.
Ана обернулась на окна, сияющие теплым светом сквозь падающий снег. Совсем недавно этот дом был любимым домом трудолюбивых евреев, которым теперь приходилось ютиться под одной крышей с десятью людьми в гетто. Может быть, они оказались в доме Аны. Трудно было не замечать множество немецких семей, прогуливающихся в новых парках, заполняющих новые театры и школы, не ощущая горечи. Несмотря на свой солидный возраст, Ане порой хотелось кинуться на землю посреди мерзкой «Адольф-Гитлер-штрассе», застучать кулаками, как маленький ребенок, и закричать: «Это нечестно!!!»
Сегодняшняя мать была очаровательной. В доме ничто не выдавало нацистских убеждений, кроме обязательного портрета крысоподобного фюрера. Муж роженицы оказался спокойным, достойным господином. Они очень обрадовались, что Ана свободно говорит по-немецки. Между схватками женщина расспрашивала ее об истории города. Этой семье повезло, но Ана чувствовала, что они никогда не поехали бы на север, если бы знали, как страдают те, кто обеспечил им эту жизнь. Она даже почти сказала об этом. Ана чуть было не спросила, считают ли они справедливым жить в роскоши за счет страданий других, но вовремя остановилась. К чему пустые вопросы?
Но этот вопрос был непустым.
Никогда прежде имущие и неимущие не различались так сильно. Рейх систематически грабил еврейское имущество, а сейчас пошли слухи, что под угрозой оказалась сама жизнь евреев. Ана вздрогнула и поплотнее укуталась в пальто. Снег усилился. Снег шел уже несколько недель, и вокруг лежали настоящие сугробы. Немцы встретили новый, 1942 год сладкими пончиками и пряным глинтвейном прямо на заснеженных улицах, а потом отправились к своим пылающим каминам и праздничным пирам. В гетто же людям приходилось сжигать собственные постели, чтобы хоть как-то спастись от мороза. Незнание не служило извинением.
Ана почувствовала прилив такой ненависти, что чуть не упала. Ей на помощь пришли женщина в большой меховой шубе и мужчина в эсэсовской форме. Уходя, он сказал что-то своей спутнице, и та рассмеялась. Ане безумно захотелось броситься на этого эсэсовца, вцепиться в его светлые волосы и заставить раскрыть
Ана начала задыхаться. Пар поднимался от ее рта в холодный воздух. Она положила руку на четки, висевшие у пояса, и принялась перебирать бусины, мысленно повторяя молитву Деве Марии. Впервые привычная молитва ее не успокоила. Господь простит ее за ненависть, переполнявшую ее душу.
Ана чуть не заблудилась. Она беспомощно оглядывалась вокруг и наконец, к огромному облегчению, увидела впереди мерцающие сквозь метель цветные огоньки. Собор Святого Станислава! Ана закрыла глаза, постаралась успокоиться и возблагодарила Господа: Он увидел ее отчаяние и послал ей сигнал. Вцепившись в саквояж, Ана поднялась по лестнице, вспоминая, как в прошлой жизни Эстер и Филипп сидели здесь со своими бутербродами. Она иногда видела их, когда спешила по своим делам, и замечала, как постепенно развивается их любовь: они садились все ближе и ближе друг к другу. Чудесные молодые люди! Ане оставалось лишь надеяться, что она сможет как-то поддержать обитателей гетто, пока это безумие не закончится.
В церкви было тепло и спокойно. Ана с благодарностью перекрестилась и присела на скамью, чтобы помолиться. Монах читал псалом 36. Ана склонила голову и полностью отдалась музыке слов: «А кроткие наследуют землю и насладятся множеством мира».
– Мария, Матерь Божья, сделай так, чтобы это сбылось, – прошептала она. – С любовью воззри на тех, кто служит, помогает друг другу, кто не сдается и пытается бороться с этим извращенным, жестоким злом, пришедшим в мир…
Ана остановилась и постаралась сосредоточиться на блаженных кротких, а не на их жестоких угнетателях, но это было трудно. Она открыла глаза, посмотрела на алтарь, пытаясь найти утешение в виде прекрасного храма. Здесь хотя бы не было солдат: нацисты верили только в своего проклятого фюрера. Они сами были своей религией. Они поклонялись собственному ложному чувству превосходства. Они…
– Кроткие… – повторила она вслух и покраснела, потому что сидевшая рядом дама нахмурилась.
Боже, как она выглядит – пожилая женщина, что-то бормочущая себе под нос? Нужно быть осторожнее, чтобы не попасть в психушку. Все знали, что нацисты практикуют «эвтаназию» больных – какое красивое слово, за которым скрывается безумная жестокость, маскирующаяся под ликом заботы.
– Как они смеют?..
Она снова заговорила вслух. Нужно идти домой, но разве это не дом?! Она поднялась со скамьи и медленно пошла к алтарю, не сводя глаз с висящего в высоте распятия. Неужели Он умер во имя человека, который превратился вот в это все? Наверное, Он сильно разочарован. С болью в сердце Ана отвернулась. Она ненавидела себя за то, что не обрела покоя, который так явно сулил ей Бог, зажегший огни среди метели.
И тут она заметила небольшую группу людей. Они стояли в часовне и что-то ожесточенно бормотали – в точности, как она сама несколькими минутами раньше. Она заметила, что они держат газету. Ана прищурилась и в свете свечей рассмотрела название «Польский еженедельник», подпольная газета. Она поспешила к этим людям. Они встретили ее настороженно, но тут вперед выступил молодой человек, в котором Ана узнала друга своего сына, Александра.
– Добро пожаловать, госпожа Каминская, – улыбнулся он.