Акынская песня с прологом и эпилогом

Шнейдер Виктор

– Да. И нужнее, чем я ей.

– Только этого ей и не хватало.

Аркаша тяжело вздохнул и продолжал:

– Я провожал ее утром с дачи. Она молчала почти всю дорогу... Кстати. Едем мы в метро. Вдруг Наталья ни с того ни с сего спрашивает: "Арик, я что-то сделала не так? "

– И что ты ответил?

– А что я мог ответить? Нет, понимаешь, просто я всю дорогу сидел с мрачной миной, да и ребята там, на даче, к утру были уже не в духе, рычали, лаялись...

– Да?

– Ну, и ей досталось. Она, видимо, просто приняла общее раздражение на свой счет... Или ты думаешь что-то другое?
– встревоженно переспросил он.

Да, Володя думал что-то другое. Ему было от всей души жалко Аркашу, и тянуло как-то его успокоить, сказать

то, что тот желает от него услышать. Но и врать не хотелось. Потому-то и сидел почти молча, выслушивая бесконечную историю с известной развязкой...

Вдруг Аркаша оборвал себя (может быть, потому, что тема уже успела исчерпать себя дважды, а то и трижды):

– Да, я ведь о чем звоню-то? Тут с одним моим приятелем что-то не то происходит.

– Ну?

– Ты бы мог ему помочь?

– А я бы мог ему помочь?

– Ты? Ты бы, наверное, мог.

– А может, все-таки лучше в реанимацию?

– Доктор сказал - в морг, значит - в морг. А если серьезно, то я дам ему твой телефон, ты с ним поговори, а то на него смотреть жалко... Да, что до Натальи...

Володя обреченно посмотрел на часы. Был уже третий час ночи...

– 4

Зачем же я пред вами, как помешанный,

И слезы лью, и каюсь во грехах?

М. Щербаков.

Проснулся он от телефонного звонка. Час дня. Идти в институт уже просто глупо. Усмехнувшись и зевнув одновременно (жуткое зрелище), Володя потянулся к трубке:

– Алло, Леня?

Удивленное молчание было ему ответом. Наконец собеседник обрел дар речи:

– Э-э-э... Это Володя?

– Да. Здравствуй. Что у тебя стряслось?

– Если можно, не по телефону. Дело в том, что...

– Тебе Аркаша мой адрес дал?

– Да. Можно сейчас заехать?

– Жду.

Через полчаса белые Ленины "Жигули" свернули с Мойки во двор-колодец, не видевший солнечного света ни разу со дня своего основания. Маленький клочок неба заполнил сверху крохотное пространство между четырьмя стенами с выходящими друг на друга почти вплотную окнами. Короче, типичный петербургский "колодец", что так любят те ленинградцы, которые сами в таких не живут.

Сверившись лишний раз с Аркашиной бумажкой, Леня зашел в подъезд, поднялся по полутемной лестнице на четвертый этаж и только подошел к двери с нужным номером, как та распахнулась перед ним. Стоявший на пороге рослый русоволосый парень лет девятнадцати кивком пригласил его войти и захлопнул за ним дверь:

– Чай пить будешь?
– и, не дожидаясь ответа: - Тогда пошли на кухню.

Кухня, если не считать громадного, почти булгаковского черного кота в углу, была вполне нормальная, без намеков на занятия хозяина алхимией или черной магией, и Леня решился спросить:

– Но, черт возьми, как?..

В нем еще теплилась надежда, что все это фокус и розыгрыш... Но Володя удивленно пожал плечами - мол, понятия не имею - и, как бы некстати, спросил:

– А ты машину внизу бросать не боишься?

Леня кинул взгляд на окно. Из него видна была только кухня соседей, но никак не автомобиль в подворотне.

– Ну, не наверх же ее затаскивать.

Немного помолчали, чаю попили.

– Так что у тебя стряслось?

А что стряслось? Если смотреть, так сказать, на событийном уровне, то можно сказать, что и вообще ничего. Инспектор по налогообложению трясет так он всегда тряс, у него работа такая. Сделка сорвалась - ну, так другая будет. Обидно, конечно: выгодная намечалась, валютная. Но разве в этом дело? Алла к кому-то другому ушла, считай, из загса - опять же, не первая, не последняя, он о ней и думать уже забыл, сейчас только вспомнил, так, в общем ряду. Мать болеет. Это серьезнее. Это вообще серьезно; но у нее уже лет пять - хроническое, все смирились - и он, и она сама... Все не то. Все это и раньше было, но - легче переживалось. А теперь если и удача, то все равно не с кем ею поделиться, потому что друзья все, все до единого, разъехались: кто в Америке, кто в Израиле. Один, правда, в Мурманске, но и это неблизко. Да и будь они

рядом - времени все равно нет. Даже на письмо ответить. И все время - как белка в колесе, сломя голову, по каким-нибудь неотложным делам, которые есть всегда. И все это на нервах. И соседи за спиной шушукаются, и смотрят ненавидяще, потому что - кооператор. Значит - богатый. Значит жулик, на народном горе наживается. Значит - бей буржуев! До последнего, правда, дело еще не доходит. Да и какой он, по совести сказать, буржуй рядом с теми же Полещуком и Бинским! Вот они действительно миллионеры. У них все схвачено. От и до. У телохранителя Бинского каждое утро компьютер шлепает новую расписку: мол, я, такой и такой, сегодня (число) нашел пистолет и несу его сдавать в милицию. Чтоб, если что, даже за хранение огнестрельного оружия не подкопались. И, между прочим, не Бинский, так Полещук его не сегодня - завтра поглотит. Или разорит. Одно из двух. Не хотелось бы, конечно, ни первого, ни второго. Второго, правда, больше. Хотя все чушь. Не такие мы еще капиталистические. Но это нервы. Это все здоровье. Он не спит. Стал агрессивен, на людей кидался. Из-за этого в большой мере, надо сказать, и прогорела та валютная сделка. Американцы не доверяют хмурым. Им кажется, что если ты угрюм, то дела твои полхи, конкуренты съедают или болезни - не суть, но партнер ты уже ненадежный. Они не понимают, что в этой стране просто нечему, нечему улыбаться! Здесь все грустные...

Теперь-то он уже не срывается, не кричит. Теперь хуже, наступила какая-то глубинная усталость. Нет сил. Он не хочет, не видит смысла работать, зарабатывать деньги, которые здесь некуда тратить, заниматься чем-то, что никому не нужно. Хотя дело, казалось бы, хорошее и нужное, хоть и несколько сомнительное с точки зрения морального кодекса строителя коммунизма. Наоборот, тебя же еще и ненавидят, и вслед плюются. Он ничего не хочет, даже жить. Пробовал самоубийство. Спасли. Больше не пытается, но только из-за матери. И он, как машина, как заведенный, куда-то ездит, с кем-то договаривается, что-то подписывает... Единственное оставшееся в нем человеческое чувство - головная боль. Но уж она - постоянная.

– Эмигрируй, - протяжно, нараспев произнес то ли Володя, то ли, как показалось Лене, кот, неотрывно следивший за гостем с первой минуты. Хотя, конечно, Володя...

Эмигрируй! Легко сказать - эмигрируй. Во-первых, это крайне непросто осуществить даже чисто технически. Израиль его не примет, потому что он чисто русский. Хотя нет, не совсем: на одну четверть - татарин. Но не суть. Да туда он и не хочет - вечно воюющая страна. Он и здесь едва от армии укрылся... Есть один вариант, хотя и весьма зыбкий, но тут вступает другой момент: Родина, ностальгия, родная речь, Невский проспект... С другой стороны, все друзья там. И, честно говоря, ни один не плачет, назад не рвется, разве что в гости. Опять же, вы человек ясновидящий, вам виднее...

Последняя фраза Володю слегка покоробила, но он тут же успокоился. Решал Леня сам, кстати, не здесь и не сейчас, а много раньше, быть может подсознательно. Но есть люди, которым послушаться совета много легче, чем принять точно то же решение самим. Однако пора было переходить к лечению как таковому.

– А что, ты сказал, у тебя за головные боли?

Это как раз ерунда, не высыпается и все такое, а что? С этим и к терапевту можно обратиться, тут дело, наверное, серьезней... Вас ради этого беспокоить...

Володя угрюмо слушал эту тираду, задумчиво вертя в руках рамку.

– Встань.

Леня нерешительно встал. Ему на секунду показалось, что глаза Володи полыхнули фиолетовым огнем, хотя это, наверное, был просто отблеск окна. Володя взял рамку и провел ею вдоль Лениного тела. Рамка завертелась самым причудливым образом, и Володя, видавший виды, присвистнул от удивления. Кот ошарашенно переводил взгляд с рамки на Леню.

– Ну вот, а ты говоришь - к терапевту...
– усмехнулся Володя и провел рукой перед лицом Лени. Тот почувствовал, как в затылок впился раскаленный гвоздь и тут же исчез, оставив ощущение, что на затылок что-то давит...