Алба, отчинка моя…
Шрифт:
Из комнаты финагента доносился сочный смех молодой женщины. Наконец дверь открылась, и вышла Лина — ветеринар, красивая, как актриса, а за ней финагент. Он произвел на Серафима огромное впечатление: на нем были черные очки, белая панама и в руке трость.
«Как видно, этой врачихе нравится этот мужчина, он красивый, представительный, хорошо одетый да еще на службе. М-да… А если бы его показать моей Замфире? Что сказала бы она? Понравился бы он ей? Не думаю, мне же не нравится Лина», — решил Серафим,
Тут вошла женщина с грудным ребенком на руках и попросила секретаря написать метрику. Однако тот еще не поправил свои очки, к тому же Захария все не отставал от него.
— Значит, так, Костаке? — кричал музыкант. — Эти руки веселили столько свадеб, столько крестин, столько сел вокруг и теперь фьюить — в богадельню?! Хорошо, ничего не скажешь…
— Что такое, старик, чего пылишь? — спросил его финагент.
— Простите, товарищ начальник, — захныкал тот. — Вам не нужна скрипка? Продаю я скрипку…
А там, у другого стола, Серафима торопила ветеринарша:
— Имя, фамилия?
— Серафим, Серафим…
— Серафим, а дальше как?
А у этого стола секретарь мучился с женщиной, то есть с матерью ребенка, пытаясь найти имя новорожденному.
— Сколько Ионов, Спиридонов, Алионов, Матвеев — полное село! — жаловалась она. — Что-нибудь бы особенное… У вас случайно нет поминальника советских имен?
— Серафим, Серафим, — повторял Серафим.
— Лина, что мне дашь, если куплю скрипку? — приставал к ветеринарше агент.
— Да, красиво. — И опять торопила Серафима: — Имя, значит, ваше Серафим, теперь фамилия…
— Слышишь, Лина, буду тебе играть: «Понятия не имеешь, это я тебя люблю…» Эй, скрипач, знаешь этот романс?
— Мне его не знать! — сложил скрипач руки, будто молясь. — Спросите товарища секретаря, как я играл в молодости!
— Серафим, Серафим…
— Как это «Серафим Серафим»? И имя, и фамилия?.. — недоумевала ветеринарша.
— Лина, а где нам барабан взять, а? — опять вмешался агент.
Был терпелив Серафим. Был он человек с добрым сердцем, потому что долго и хорошо мог слушать всех этих людей да еще плач ребенка вдобавок, которого женщина здесь, сейчас не могла перепеленать.
Одно было плохо: уставал Серафим от слов и мог выйти из себя. Казалось, тогда обязательно что-нибудь с ним случится: или заснет, или бросит шапку оземь…
И снова повторил:
— Да, Серафим… Серафим…
Но и на этот раз его не расслышали, потому что ни с того ни с сего взорвался секретарь:
— Товарищи, здесь учреждение или базар?! А ну-ка марш все отсюда на улицу! — И вздохнул, сел на свое место и на испорченной метрике наискось написал: «Испорчено».
На мгновение стало тихо, потому что даже сосунок онемел, хоть и был непонятлив, но потом в тишину просочился
— Лина Ивановна, пора поить лошадь.
На улицу вышли втроем: Серафим, Захария, финагент. Этот, видно, был чем-то недоволен, потому что закурил, и Захария тут же протянул руку:
— Можно? Только одну… — И, прикуривая, спросил — Теперь скажите правду: шутите или правда хотите ее купить?
Открылось окно, и Лина высунула голову.
— Товарищ Серафим, — спросила она. — А имя какое?
— Серафим.
— Имя скотины! У вас кто: бык, телка?
И подумал вдруг Серафим: «Несчастные же мы, ей-богу… Дети и те знают, что такое бык. Бедный белый бычок… Имя! Бедная женщина! И надо было ей учиться на ветеринара с такой красотой!»
А Захария глядел на нее с восхищением и думал: «Эх, и хороша ветеринарша у нас!»
А финагент при виде ее повеселел и сказал значительно:
— Пиши: Апис, сын Озириса!
Услыхав такое, Серафим заключил про себя: «Пойду я домой и зарежу его. Зарежу я его и не съем, отдам его собакам, чтобы они меня помнили. Потом чтоб лаяли: мол, был один такой, Серафим, ненормальный один. Пошел на базар и привел бычка, белого, красивого, потому что был он ему люб, и зарезал его, но не съел, а собакам отдал, да простит его бог!»
— Кстати, справка вам для продажи. А он застрахован? — повернулся агент.
— Его бог хранит…
— Братец ты мой! Так нельзя, гражданин! — засмеялся финагент. — Бог хранит человека, потому что тот ему молится. А теперь даже вы не молитесь, так ведь?
— М-да… — привычно сказал Серафим.
— Видите! Вот потому-то, потому, что не молитесь, и надо застраховать. Мало ли несчастий на свете? Идемте со мной, — пригласил его финагент, — я вам сейчас объясню.
— А что, если мне себя застраховать? — спросил Захария.
И они снова все вошли в сельсовет, а в дверях встретили ту женщину с грудным ребенком, и финагент пошутил:
— Вы бы не хотели его застраховать?
— Будьте здоровы, — улыбнулась женщина. — До свидания.
Серафим обрадовался: наконец-то справка будет, и секретарь, наверное, остыл, потому что женщина ушла, понесла перепеленать плачущего ребенка, а то чего бы ему орать, чего ему не хватало?
Было тихо в сельсовете, понемногу успокоился и Серафим, мысли его прояснились: и правда, почему бы не застраховать скотину? Мало ли что может случиться на белом свете?..
Взял у Лины справку, а тут секретарь попросил его вежливо: