Алба, отчинка моя…
Шрифт:
Пошел Ангел прямо в буфет и говорит:
— Миша, налей-ка мне пятьдесят, а потом еще сто.
— Это по какому случаю?
— Кончил одну службу, начинаю другую. Скажи-ка ты мне, какая лучше: одна тебя кормит, другая одевает…
— Ни одна, — говорит Миша. — Так я думаю, а ты что скажешь?
— А я не понимаю.
— Видишь ли, если ты другими не помыкаешь, другие тобой помыкают, и все один черт!
— Значит, зря ты стучишь этими костяшками, если не можешь отличить пастуха от работника
— Ах, значит, почтальон! — воскликнул Миша. — Ну, это дело другое… Только скажи мне: неужто такая у тебя большая тоска по шинели и портфелю?
— Не тоска, — ответил ему Ангел, — а интерес.
— Э, брось! Интерес для человека то же, что чалма для головы, знаем, — подмигнул ему Миша и протянул пятьдесят граммов. — Колхоз дает тебе трудодни, а почта — зарплату. И на солнце не сгоришь, — знаем, какие у служащих дела…
А этот, как его, Ангел, вместо того, чтобы взять стакан, посмотрел вот так, долго, на буфетчика, который стоял перед ним в белом колпаке, да и как направит на него пистолет, да и заорет ни с того ни с сего:
— Деньги или жизнь!
И что-то треснуло и заиграло: «Пусть всегда будет солнце!..»
— Испугался? — спросил Ангел Мишу.
— Да что ты? — сказал Миша и налил и себе пятьдесят. — Будь здоров.
— Дай бог, не последняя, — и вышел.
И когда ехал он на своем мотовело к Трем Колодцам, опять увидел Серафима все на том же месте.
— Ты чего ждешь, бре?
— Ангелаш, брат ты мой, погляди, ведь ты их всех знаешь, — просит Серафим, — ну-ка, погляди, ну-ка, посчитай, никто не опоздал со скотиной?..
— Ох, и дурак же ты! — восклицает тот. — Ты уж меня прости, да как по-другому скажешь?
Тогда Серафим глядит на него искоса своими добрыми глазами и спрашивает:
— Слушай, Ангел, скажи, почему ты меня ненавидишь?
— Потому что ты глуп, вот почему! А я умен.
— Теперь я тебя прошу как бога: объясни мне, пожалуйста, что такое — глуп?..
— Если ты не умеешь отличить бычка от телки, как это назвать?
— А если умею?
— Значит, ты еще глупее! Прости меня, бре!.. Если хочешь знать, я по запаху их различаю. — И торопясь заводит мотор. — Как поживает Замфира?
— Э-э, голодная она… Должен был догнать ее с обедом, а вот все здесь торчу.
— Дай-ка мне, все равно туда еду. Концерт будет… Кого ждешь от нее? Мальчика, девочку?
— Эх, — нахлобучил Серафим шапку на голову. — Кого захочет. На то она и женщина.
— Что ж, кто будет, тот и будет! Только очень тебя прошу, назови его моим именем — Ангелом или Ангелиной. — И поехал.
— Ангел! — крикнул Серафим. —
— К себе домой! — рассмеялся тот, набирая скорость.
Как бы ни любила тебя женщина, в один прекрасный день все же спросит себя: «А какие они, другие мужчины? А если все они не похожи на моего, что я тогда наделала? Ибо счастье, вижу я, вот оно, на ладони, — неужели это и есть мое?!»
Бедная Замфира с самого утра чувствовала себя не в своей тарелке: «Неужели и я обманула себя, как все люди себя обманывают?.. Но что же говорят люди?»
Так что, забравшись в машину, молчала она, ибо знала, что так оно лучше молодой жене, которая пришла из чужого села: молчать, слушать, что говорят люди, чтоб потом и самой было что сказать.
— Доброе утро, — поздоровалась она первая.
— Доброе утро, — ответили кому как ответилось.
Но мысли их чувствовала — на то она и женщина.
«Это чья же?» — спрашивали себя кумушки.
«Да Поноарэ жена…» — отвечали они же.
«А-а-а, вон оно что!» — Они же и восклицали.
Прошла мирная, сонная ночь, и соседки проснулись и встали, и забот у них было полон рот, всяких забот, таких-сяких, пестрых-рябых, ибо теперь чего не хочешь, только того нет у тебя.
«Знаешь, кума, купила себе на платье, а у кого шить, в толк не возьму!»
«А у меня черт носит курицу черт знает где, — слышу, кудахчет, а яичек не видно».
«А мой опять пропил аванс со своей стервой, но ничего, я еще с ней поздороваюсь».
И краешком глаза поглядывали на Замфиру:
«А знаешь, она чистенькая…»
И спрашивали ее:
— Скажи-ка, Замфира, где ты нашла этот ситец? Очень уж он глаз веселит.
— И кто пошил, уж очень тебе к лицу?
— А где Серафим сегодня? А то я его давно, не помню уж сколько, не видела.
— А хорошо вы сделали, что сошлись, одному-то трудно…
— Уж конечно… Вот как я со своим: спать под одним одеялом не могу, а как проснусь, бегу к нему — очень уж холодно…
А в сторону, таясь, говорили:
— Знаешь, она даже красивенькая.
— И нарядненькая…
— Я бы этого не сказала, но разумная — это точно!
— А вы что думали, Серафим дурак?.. Вот люди-то, они тебе наговорят, а он знает, что делает!.. Бывает жег на соседке женишься, думаешь, ее знаешь, а она, оказывается, черт с крылышками.
— Да поможет им бог, — заключали самые старые-бывалые, ибо знали, что семейная жизнь начинается с иголки и держится на «добром вечере», если сказано по-человечески, а если рвется, тогда уж связывай только так: «Ох», «Я руки на себя наложу», «Ну, убей меня, муж, жена…», «Я больше не буду», «Будто черт меня дернул»…