Алба, отчинка моя…
Шрифт:
— Пожалуйста, без сантиментов, — отрезал Ангел. — Теперь я спрашиваю: а где ваша совесть, а? Вам скотину жалко, а человека совсем не жалко? — Теперь сам взял он в оборот инвалида.
И первая сжалилась бабушка Сафта и сказала:
— А может, и вправду, хозяева… Оставим-ка человеку один день, пусть отдыхает, ей-богу. Может, у него дело какое? Может, в церковь хочет пойти или еще что?
— А я и завтра не пойду со стадом, — разозлился тогда пастух.
— Как это так?! — поразилась
— Вот так, — говорит ей Ангел, — я вам с семи лет пастух… Помнишь, бабушка Сафта, как ты меня одевала в свою рваную кофту, помнишь или нет? А почему ты ни разу мне не сказала: «Ангелаш, а ну-ка отдохни денек, я сама пойду со стадом». Даже болеть у меня права не было! Сколько лет, сколько недель!.. Теперь могу гулять до самой зимы…
Онемели все. Молчат и думают примерно так: «Вот он какой человек — говорит с тобой, здоровается с тобой и ты с ним здороваешься, а что у него на уме, разве знаешь?»
— Да опомнись, что ты говоришь, — говорит инвалид. — А что ты делаешь всю зиму, не отдыхаешь?
А Ангел будто не слышит. Только губы шевелятся, словно ворожит, словно считает, и вдруг как закричит:
— Не мешайте мне! — И опять будто считает и говорит: — Постойте, постойте, выходит, вы мне должны не только за этот год, но и за следующий…
Некоторые уже и крестятся, а инвалид, мужик покрепче, говорит:
— А мы на тебя в суд подадим и посмотрим, что скажет закон. Потому что у нас договор есть!
— Ага, вот оно что! Договор! Значит, подадите в суд. Законники! Что ж, посмотрим, что скажет суд. Вот Серафим здесь. Сколько мне заплатишь за своего бычка, чтобы пасти его до первого снега?
— М-да… — говорит Серафим. — А сколько платят люди?
— Вы слышали? Сейчас я вам скажу: три рубля. А он эти деньги зарабатывает в колхозе за три-четыре дня! Выходит, я должен целую осень потерять с его бычком и заработать столько, сколько он за день-два зарабатывает? Теперь я вас спрашиваю, кто он, в конце концов? Капиталист. Серафим — капиталист! А кто я по отношению к нему?.. Теперь судите нас. Вот так.
И тогда смягчился инвалид. Говорит:
— Ну что ж… Закон — он есть закон, и пусть тогда будет по закону. Люди добрые, а вы что скажете?..
А эти переминаются с ноги на ногу, как лошади под дождем: сказать есть что, да как, если в голове сплошной гул? Мысли, слова… эге, да как быть с этим пастухом?
«Неужто он выпил натощак?»
«Или плохо спал этой ночью?»
«Вот оно как, когда книги читаешь…»
«Вот оно что, если целыми днями ничего не делаешь».
«Ох, и темные мы…»
Думают они так про себя, а тут Ангел им прямо в лицо:
— Люди добрые, вы же рабы своих прожорливых скотин! Зачем они вам,
— А я ничего и не сказала… я так, про себя… Твоя правда, Ангел…
— Вот на тебе полотенце, — протянул ей Ангел узелок с завтраком. — Кому передать кнут?
Ангел спустился со сруба, а они молчат все. Да и нечего сказать: солнце высоко-высоко. День опять пропал.
«Пошел ты к черту», — чешет себе инвалид затылок. И вдруг в этой тишине бабка Сафта голос подает:
— Возьми-ка ты, Ангел, себе это полотенце на помин моей души. Будешь утираться по утрам и вспоминать бабушку Сафту. Что делать, тогда я тебя обидела, а теперь прощения прошу.
А солнце высоко-высоко, эх, сколько еще до завтрашнего утра! И стадо голодное, и все без дела стоят, а делать что-нибудь надо или нет? И говорит тогда инвалид:
— Что делать, братья? Будем что-нибудь делать или не будем? Пусть кто-нибудь из нас попасет, а?
— По очереди, милый. Как бывало раньше, — говорит и бабушка Сафта.
— Ох, я и сам бы пошел, если б не эта комиссия, — говорит инвалид.
А там и бабушка Сафта:
— Ох, и я бы попасла, люди добрые, да глину приготовила, солнце ее высушит, пропадет она…
У одного дело, у другого — другое, у каждого дело свое да еще его матери…
Видит все это Серафим, и говорит и он:
— Сегодня никак не могу, люди добрые! У меня жена голодная в поле. Должен ей обед отнести.
До чего же все обрадовались!
— Ой, давай я сбегаю или внучку пошлю, — предлагает бабушка Сафта.
— Давай я пошлю тещу! — говорит инвалид.
Мнет Серафим шапку в руках и думает: «До чего добры наши люди!.. Ну, что им теперь сказать, что им теперь делать!» И снова говорит:
— Люди добрые, ведь сколько дней я не работаю в колхозе. А если обидится на меня председатель?
Стоит в сторонке Ангел и на всех на них глядит. И говорит себе: «Дураками были, дураками и остались. Так оно и есть!»
А инвалид успокаивает Серафима:
— Мэй, до чего ты молод еще, парень!.. Ну, давай, сделай нам одолжение…
Подходит тогда к Серафиму Ангел и говорит!
— Вот ты какой, Серафим! Опять ты мне переходишь дорогу… На кнут, а то потом опять скажешь… м-да, только не сердись.
Смотрит он, человек, на кнут и говорит:
— Ох, и сердце же у тебя, Ангел, не понимаю его. Ну, чего ты сердишься?
— Да не будь ты ребенком, бре… Я пошутил: какая вражда может быть между нами — оба сироты, одногодки, оба пастухи, — махнул рукой да и пошел.