Альбом для марок
Шрифт:
– Яков Артемьевич, что вам важней, урожай или удовольствие?
– Ну, не урожай… – и засмеялся.
На зиму под навесом крыльца – так, чтобы кошка не забралась, – оставлял для синиц худую кастрюлю семечек и большой кусок сала. Зимой приезжал посмотреть на дачу, подсыпал, прибавлял.
Каждый вечер выходил гулять по Чапаевскому – вдоль парка. Парень из-за кустов спросил:
– Папаша, ты не боишься, что тебя тут пристукнут?
– Нет. А что с меня взять? Все старое.
Он
– Ты что, очумела?
Сказывалось так и не стершееся за цатые годы чувство собственного достоинства.
Он никогда не бился над неразрешимыми задачами, но поставленные решал всегда и всегда полагался лишь на себя. Когда мама в Удельной слегла с воспалением легких, он выхаживал ее все лето.
– Раз в жизни хоть отдохнула от готовки. Лучше всякого дома отдыха.
Братья Сергеевы умирали по восходящей – начиная с младших. Порядок нарушил Павел: опередил папу.
Весной семьдесят пятого папу оперировал лучший хирург. Разрушительней вскрытия оказался наркоз. Он сутки метался в кровати, порывался встать и идти, соседи его удерживали. Он разумным голосом увещевал:
– Почему вы применяете насилие?
Он так и не вспомнил, что Галя его навещала.
То лето он с мамой жил в Удельной. По новому стилю, 29 октября мы вчетвером отметили его восьмидесятишестилетие.
Я уже давно с гордостью говорил:
– Моему отцу восемьдесят, а он здоровее меня.
– Моему отцу восемьдесят пять, а он…
Восьмого декабря он взял в сберкассе пенсию, купил на неделю еды, вечером шутил с соседской девчонкой: накрасила ногти синим.
В час ночи он поднялся:
– Женя, мне что-то нехорошо. Дай нитроглицерин.
Мама не помнит, как вызвала неотложку, как пришла из соседней квартиры приятельница врачиха:
– Вы уже сделали все, что можно…
Днем девятого мы с Галей пришли из кино. В дверях торчала записка: Умер Яков Артемьевич. Срочная телеграмма пришла позже.
Много месяцев папа не заходил в поликлинику, и его увезли на вскрытие. Литфондовский терапевт удивилась:
– Сколько понаписали… Да в его возрасте таких болезней не бывает. Ваш отец умер от старости.
Мы ночевали у мамы. Я лег на папин диван: притягивало. Хотелось сунуть ноги в папины шлепанцы.
На похороны к моргу пришло неожиданно много старых, на ладан дышащих тимирязевцев. Впереди плакали Дымана. До крематория его провожали присланные от парткома/профкома и никогда не видавшие его наши с Галей друзья.
С кафедры прислали письмо:
Дорогие Евгения Ивановна и Андрей Яковлевич!
Вас постигло большое горе. В таком горе трудно найти слова утешения, можно сказать – невозможно.
На кафедре
Яков Артёмыч был человеком большой скромности, большого трудолюбия и высоких моральных качеств.
Все члены кафедры, независимо от их служебного положения, были для него равны, и в своем обращении с ними он был всегда прост и непосредствен. Его любила студенческая молодежь, которой он передавал свой богатый зоотехнический и педагогический опыт, одновременно он был требователен, строг и объективен.
Научная деятельность Якова Артёмыча характеризует его как принципиального ученого, независимо от складывающихся объективных ситуаций.
Коллектив кафедры в этом посмертном письме еще раз вспоминает старейшего члена коллектива академии, зоотехнического факультета и кафедры кормления и говорит ему: “Спи спокойно, дорогой друг и товарищ, ты навсегда сохранишься в наших сердцах”.
Шесть подписей. Может быть, в их числе тот неизвестный спаситель, который присоветовал папе срочно испортить себе репутацию.
Мама долго твердила – мне, себе, стенам:
– Отец был хороший человек, – и утыкалась в платок.
А я давно уже понял, что в силу верности себе, здоровья и редких стечений обстоятельств мой отец был одним из самых незапятнанных людей выпавшего ему времени.
В намеренном одиночестве я хоронил урну в Николо-Архангельском. Она казалась мне теплой – я не то прижимал урну к себе, не то сам прижимался к ней.
1977
большая екатерининская
Деду исполнилось восемнадцать, сваха попросила карточку.
Вскладчину с приятелем снялись на Тверской: барский кабинет-портрет, колонны и фон с кипарисами. Приятель – простой, Дед – не простой: лицо длинное, усы, волосы бобриком, статный, брюки модные, полосатые.
Не скажешь, что никто, ниоткуда – сомнительная деревня Шилово Рузского уезда. Что чужая изба, оспа на печке – оспины на снимке заглажены. Что с восьми лет в городе, в учениках, то есть за водкой – сначала другим, потом и себе. Что развлечения:
– Франт в соломенной шляпе прогуливается. Мы ему соленым огурцом – в пенсне! Он по земле шарит, не видит – а мы хохочем, бежать!
– Зимой на Москва-реку выходили на кулачки.
Бабушкиной рукой на обороте барского кабинет-портрета: 1891 года. По паспорту дед родился в 1876, бабушка – в 1886. Бабушка моложе деда на год. Мама родилась в 1898. Решение задачи см. на стр. 135 и 158.
Бабушка – немыслимый фэндесьекль: вавилоны, шляпки, муфты. На обороте паспарту медали и: