Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1

Коллектив авторов

кое прошлое, что исчезали между нами все вопросы

(«нет вопросов давно и не нужно речей» 103), оставалась

ясная, тихая, незамутненная поверхность глубокого на­

шего общения, И эту поверхность я зыбил как угодно

(словами, шутками, шалостями, молчанием).

303

Помнится, это ощущение духовной близости между

мною и всем семейством А. А. казалось при всей его па­

радоксальности настолько ясным, что Александра Андре­

евна

раз сказала мне, как само собою разумеющееся:

«Как же нам быть без в а с » , — что я принял как аксиому.

И даже вставал вопрос о моем переселении в Петербург.

Изредка, когда А. А. не оказывалось дома (обыкно­

венно тогда Л. Д. сопровождала его), я оставался с Алек­

сандрой Андреевной, и мы вели с ней нескончаемые раз­

говоры.

Эта общность бываний вместе не была абстрактной.

Каждый к каждому чувствовал своеобразную окраску от­

ношений: у меня была своя окраска для А. А., другая

для Л. Д., для Александры Андреевны. Мы в эту пору

часто говорили в красочных символах и определяли тоны,

в которых мы воспринимали наших знакомых. Я импро­

визировал, а А. А. реагировал, красочно меня исправляя.

Помнится, что отсутствие С. М. Соловьева, доселе всегда

участвовавшего в нашем общении, к удивлению, не толь­

ко не препятствовало нам быть вместе, но даже как будто

и облегчало нас: не чувствовалось форсированности «тео­

кратического» нажима, было шире, спокойнее, уютнее,

прочнее. Если мое пребывание в Шахматове извлекло во

мне звук «розово-золотых» зорь, то чувство совместно

проведенных с А. А. этих петербургских недель оставило

во мне след, как будто я находился под ласковым глубо­

ким голубым небом, перерезанным немного грустными

облачками-барашками. Вместе с тем чувствовалась и

грусть. Ясно без слов осознавалось: зори ослепительного

дня суть зори далекого будущего, которого мы, вероятно,

никогда не у в и д и м , — ну что же, н и ч е г о , — оставались от­

блески зорь в душах. И связь душ друг с другом в их

озарении оставалась единственными, ни с чем не сравни­

мыми человеческими отношениями, которые были нам по­

дарены, как жемчуг, и которые надо было достойно про­

нести через жизнь.

«О чем пишете, о чем говорите? — способны и по сию

пору воскликнуть многие недоумевающие ч и т а т е л и . — И о

каком общении идет р е ч ь , — дружеском, идеологиче­

ском?» — О том общении, которое есть мистерия челове­

ческих отношений, которую так позорно затаптывают в

пыли ж и з н и , — о той мистерии отношений,

которая и есть

мистерия собственно, или загадка, загадываемая и по сие

время филологии — чем была мистерия древности, о том

304

ощущении бессмертия, звуки которого извлекаются толь­

ко тогда, когда души протянуты к душам, от Главного

к Главному, которое есть дух — «глаза в глаза: бирюзо-

веет... меж глаз — меж нас — я воскрешен, и вестью пер­

вою провеет: не я, не ты, не мы, но Он» 104. К этому стре­

мились Мережковские, но заглушали Главное суетой

«вопросов». И это чувствовал как атмосферу А. А. без вся­

кого оформления: звуки далекого, все еще не углублен­

ного нового отношения человека к человеку.

Помнится, в эти революционные дни в Петербурге

Айседора Дункан исполняла Седьмую симфонию Бетхо­

вена и ряд номеров Шопена, и помнится, как мы (глав­

ным образом Л. Д. и я) отдались этой звукоритмии, столь

близкой впоследствии для меня. Помню, мы были вместе

в концерте. Не забуду никогда появление Дункан в allegretto (вторая часть симфонии) и не забуду Двадцатой

прелюдии Шопена. Звуки Двадцатой прелюдии и жесты

Дункан были для нас символом новой, юной, зареволю-

ционной России, большого зеленого луга, на котором, как

цветы, развиваются новые песни и пляски. Этот звук

Двадцатой прелюдии сливался с звуками новой, еще не

достигнутой высоты человеческих отношений, той «ком­

муны мечтателей», о которой впоследствии писал я 105.

«Коммуна» понималась мною тогда наивно-реалистиче­

ски, понималась как своего рода «наша» коммуна, проти­

воположная «коммуне» Мережковских. Помнится, в один

из периодов быстро промчавшихся недель Л. Д. обрати­

лась ко мне с вопросом о том, как обосновать то, что

было предметом наших утопических разговоров в Шах­

матове, т. е. если бы сфантазированный С. М. Соловье­

вым мыслитель Lapan жил в наши дни, то в схемах ка­

кой идеологии мог бы он выразить свою философию?

(Л. Д. была тогда курсистка-филологичка и интересова­

лась философией.) Помнится, что я ответил на это це­

лой попыткой развить новую систему философии и ряд

дней читал нечто вроде лекций перед А. А. и Л. Д., на­

чиная с Канта, Вундта и других философов и кончая

смелейшими теологическими в ы в о д а м и , — целую филосо­

фию символизма. Я хотел было ее написать (в эпоху

одиннадцатого — двенадцатого годов), но она встретилась