Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1

Коллектив авторов

которая пугала своей катастрофичностью.

В своих воспоминаниях этих, так много говоря о себе,

о своем, я выговариваю не свое, а действующего во мне

А. А. В этом внутреннем действии на меня — особенность

стиля наших отношений, особенность того sui generis *

не дружбы, не товарищества, а братства, которое столь

редко, столь недосягаемо в жизни людей, которое, когда

оно есть, считается чудом. Здесь я останавливаюсь и хочу

поставить точку.

И нет: еще рано.

Я провел читателя по двум-трем годам нашего обще­

ния, а это общение обнимало восемнадцать лет. Теперь

я вынужден опустить занавес над этими воспоминаниями.

Занавес — краткий обзор, как бы с аэроплана, главней­

ших географических точек страны наших встреч.

Наши юношеские устремления к заре, в чем бы она

ни проявлялась — в идеологии, в жизни, в личном обще­

н и и , — были как бы планом совместной жизни в новых про­

странствах и в новых временах. И попятно, когда возни­

кали речи о конкретном материале для здания этой жиз­

ни, возникали недоумения и трудности, неведомые тем,

кто ясно и трезво делит жизнь на бытовое отправление

функций и на абстрактное изложение идей, не зацепляю­

щихся за жизнь.

Эти трудности нарастали. И первый удар нашим чая­

ниям было полное непонимание друг друга в Шахматове

летом 1905 года, когда, с одной стороны, теократические

устремления С. М. Соловьева шли вразрез со всем стилем

и тоном отношений, сложившихся между мной и А. А.

в Петербурге; с другой стороны, моя постоянная жизнь

в Москве, а летом в Дедове, с С. М. Соловьевым, стиль

наших отношений en deux ** был до конца не ясен и не­

понятен Блокам. Я видел двойное непонимание друг дру­

га двух лучших моих друзей. И в этом непонимании ду­

ша моя раскалывалась пополам. Я хотел сгладить, стуше­

вать острые углы в этом начавшемся расхождении между

С. М. Соловьевым и А. А., расхождении, которое стало

уже совершившимся фактом в те дни и которое продол­

жалось почти до кончины А. А.

Трудно и невозможно здесь вскрыть причины этого

расхождения. Это не было расхождение лишь идеологи-

* своего рода ( лат. ) .

** вдвоем ( фр. ) .

312

ч е с к о е , — о н е т , — а расхождение двух линий жизни,

вплотную подошедших друг к другу и вдруг увидевших,

что все, что прежде соединяло их, сплошное недоразуме­

ние: тут были и идеологические мотивы, и личные, и та

своего рода борьба, которая бывает лишь в столкнове­

ниях

родственной крови. А. А. вдруг почувствовал в С. М.

линию «Коваленских», т. е. линию бабушки С. М., кото­

рую исконно не принимал в сознание А. А. Уже тот ир­

рациональный факт, что в С. М. есть нечто «Ковален-

ское», подменял сам образ С. М. и делал для А. А. из

его соловьевства лишь маску, под которой утаивалось не­

что иное, прямо противоположное. Нечто подобное одно

время в А. А. почувствовал и С. М. И вот — два друга

обернулись друг к другу новым аспектом, кажущимся

обоим химерой. Тут выявилась вся нетерпимость и, ска­

зал бы я, субъективность в отношении А. А. к своему

другу и родственнику. И я вынужден был присоединить­

ся во многом к С. М. Были, наконец, и причины, вовсе

не поддающиеся описанию, в этом мучительном для меня

расхождении 110.

Наконец, тут же выявилась впервые и линия нашего

расхождения с А. А. уже совсем в другой плоскости.

А. А. и меня увидел другим, не тем, каким я стоял перед.

ним прежде: линия нашего общения шла от зорь буду­

щего к самому конкретному братскому общению, в кото­

ром он брал меня человеком. Вдруг он увидел ясно во

мне ряд, мне самому еще не до конца ясных, «человече­

ских, чисто человеческих нот, и, не осуждая меня за

них, он просто хотел, чтобы и я поставил точку над «i»,

т. е. признался бы себе в том, в чем я не хотел признать­

ся, какою бы ценой это признание ни было куплено.

Я упирался, боролся и закрывался щитом «теократии»

С. М. Соловьева, отстаивая последнего в его теократиче­

ском фанатизме против А. А. Это не нравилось А. Л.,

и он с глубокой грустью и тревогой прозирал неминуе­

мые, чисто трагические минуты, которые отсюда возник­

нут. Я, с своей стороны, впервые увидел в А. А. размах

того трагического надрыва, который вел его неизбежно

к написанию «Балаганчика». То «черное небо», которое

в прошлом году выступило на миг над нами, теперь яв­

лялось для меня сплошным фоном его моральной жизни.

И потому ряд стихотворений, составляющих ядро его

«Нечаянной Радости» и прочтенных им нам в то время,

укрепило и С. М. и меня в мысли, что Блок перестал

313

быть Блоком. Словом, между всеми нами вдруг углуби­

лась линия р а з л и ч и я , — союз нас трех был безвозвратно

разорван. И этот разрыв уносил я как глубокий надрыв.

Подлинная причина «надрыва» лежит, конечно, еще глуб­

же, но о ней трудно писать.