Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 2

Коллектив авторов

това? — Нет.

— Как относились Вы к Некрасову в детстве? —

Очень большую роль он играл.

— Как относились Вы к Некрасову в юности? —

Безразличнее, чем в детстве и «старости».

— Не оказал ли Некрасов влияния на Ваше творче­

ство? — Кажется, да.

—

Как вы относитесь к известному утверждению

Тургенева, что в стихах Некрасова «поэзия и не ночева­

ла»? — Тургенев относился к стихам, как иногда относи­

лись старые тетушки. А сам, однако, сочинил «Утро ту­

манное».

— Каково Ваше мнение о народолюбии Некрасова? —

Оно было неподдельное и настоящее, то есть двойствен­

ное (любовь — вражда). Эпоха заставляла иногда быть

сентиментальнее, чем был Некрасов на самом деле.

— Как Вы относитесь к распространенному мнению,

будто Некрасов был человек безнравственный? — Он был

страстный человек... этим все сказано.

Ал. Блок.

27 июня 1919 г.

235

Зная, что я пишу о Некрасове книгу, он по пути до­

м о й , — а мы все чаще стали уходить с заседаний в д в о е м , —

нередко заводил разговор о поэте, и я хорошо помню то

место на Невском, где среди непроходимых сугробов, под

сильной метелью, во мгле, он заговорил о «Коробейни­

ках», как об одном из самых магических произведений

поэзии, в котором он всегда чувствует буйную вьюгу,

разыгравшуюся на русских просторах.

Ой, полна, полна, коробушка, —

проговорил он влюбленно, и я впервые ощутил всеми не­

рвами, какая у Блока с Некрасовым кровная (а не только

литературная) связь и какие для него родные стихии:

русская вьюга и — поэзия Некрасова.

В ту незабвенную зиму весь Питер был завален

снегами, которые громоздились на тротуарах, как горы,

так как их некому было убрать. Среди этих гор на мосто­

вой пролегала неширокая тропа для пешеходов, протоп­

танная тысячами ног. Это был тот зимний Петроград,

который Блок увековечил в «Двенадцати».

Разыгралась чтой-то вьюга,

Ой вьюга, ой вьюга!

Не видать совсем друг друга

За четыре за шага!

Когда в одном из юмористических стихов того време­

ни 18 он говорил о себе и о девушке, которую он встре­

тил на улице: «Скользили мы путем трамвайным», это

вовсе

не значило, что оба они ехали в трамвае, как может

подумать современный читатель. Это значило, что они

шли по пешеходной тропе, проложенной в снегах вдоль

рельсов трамвая.

И теперь стоит мне услышать или прочитать «Коро­

бейников», мне тотчас же привидится Блок на этой пе­

шеходной тропе под разгулявшейся вьюгой, окруженный

сугробами той многоснежной зимы, которая — как ощутил

я тогда — так чудесно гармонировала со всем его поэти­

ческим обликом.

Здесь мои воспоминания о нем становятся клочковаты

и мелки. Но едва ли существует такая деталь, которая

могла бы показаться ничтожной, когда дело идет о таком

человеке, как Блок. Поэтому я считаю себя обязанным

записать на дальнейших страницах всякие — даже мик-

236

роскопически малые — памятки о наших тогдашних

разговорах и встречах.

Раньше всего я должен с благодарностью вспомнить о

его неутомимом сотрудничестве в моем рукописном аль­

манахе «Чукоккала». Я счастлив, что у меня осталось от

него такое наследство: стихотворные экспромты, посла­

ния, отрывки из дневника и даже шуточные протоколы

заседаний.

Началось его сотрудничество так: Д. С. Левин, хозяй­

ственник, работавший у нас во «Всемирной», очень ми­

лый молодой человек, каким-то чудом добывший для нас,

«всемирных литераторов», дрова, однажды обратился к

Александру Александровичу с просьбой вписать в его аль­

бом какой-нибудь стихотворный экспромт. Блок тотчас же

исполнил его просьбу 19. С такой же просьбой Левин

обратился к Гумилеву. Гумилев тоже написал ему не­

сколько строк. Очередь дошла до меня, и я, разыгрывая

из себя моралиста, обратился к поэтам с шутливым по­

сланием, исполненным наигранного гражданского па­

фоса:

За жалкие корявые поленья,

За глупые сосновые дрова

Вы отдали восторги вдохновенья

И вещие бессмертные слова.

Ты ль это, Блок? Стыдись! уже не роза,

Не Соловьиный сад,

А скудные дары из Совнархоза

Тебя манят.

Поверят ли влюбленные потомки,

Что наш магический, наш светозарный Блок

Мог променять объятья Незнакомки

На дровяной паек.

А ты, мой Гумилев, наследник Лаперуза,

Куда, куда мечтою ты влеком?

Не Суза знойная, не буйная Н е ф у з а , —

Заплеванная дверь Петросоюза

Тебя манит: не рай, но Райлеском.

И барышня из домотопа

Тебе дороже эфиопа!

Гумилев немедленно — тут же на заседании — напи¬