Александр Блок
Шрифт:
Сам же он вечером спешит в театр на «Богему». И опять упускает возможность встречи с Дельмас: в первом антракте «с ней – легион», в третьем она вроде бы ждет, что Блок подойдет, но он опять теряется.
Двадцать седьмого марта Блок звонит Любови Александровне, не застает дома, просит перезвонить. В два часа ночи происходит их первый телефонный разговор, а на следующий день — первая встреча. В записной книжке — ее кратчайший конспект: «Всё поет». Простая мелодия счастья будет звучать и дальше. Два месяца спустя: «Во мне — поет. И она — вся поет».
А пока — 30 марта они сидят вместе в первом ряду зала Тенишевского училища,
На следующий день цикл завершен. Своевременно, на пике растущего чувства:
Вот — мой восторг, мой страх в тот вечер в темном зале! Вот, бедная, зачем тревожусь за тебя! Вот чьи глаза меня так страстно провожали, Еще не угадав, не зная… не любя!В коротком письме, помеченном «Пасха 1914 г.», то есть 6 апреля, сбоку страницы фраза: «Грусть моя сегодня светла». Вольная или невольная вариация пушкинского «Печаль моя светла».
С 7 по 11 апреля в Тенишевском зале идут «Балаганчик» и «Незнакомка» в постановке Мейерхольда. На первое представление Блок тоже приходит с Дельмас.
Тридцатого апреля Блок восхищается: «Она записывает иногда мои слова. Она вся благоухает. Она нежна, страстна и чиста. Ей имени нет. Ее плечи бессмертны».
Мужской экстаз. Ничего подобного из-под пера Блока прежде не выходило — ни в каких жанрах. Этот эмоциональный заряд и обеспечил гедонистическую составляющую «Соловьиного сада». «Той, которая поет в Соловьином саду», — надпишет Блок книжку 1918 года Любови Александровне, освободив тем самым будущих исследователей от дискуссий о прототипе героини. Но сама героиня, заметим, не певица, и в поэме она вокалом героя не соблазняет. В том саду поют исключительно соловьи. А из реальной жизни в сюжет вошла музыка чувственной страсти.
«Соловьиная» тема присутствует в датированным 14 мая стихотворении «Смычок запел. И облак душный…»: «…И соловьи / Приснились нам. И стан послушный / Скользнул в объятия мои…» На следующий день в записной книжке значится: «Мы с Любовью Александровной гуляем на Стрелке и в Елагинском парке. — После обеда говорили с Любой о том, чтобы разъехаться».
Означает ли это желание Блока соединить жизнь с Дельмас? Не совсем. О том, чтобы «разъехаться», разговоры шли и раньше — и в связи с Волоховой, и в момент увлечения Любови Дмитриевны «пажом Дагобертом». Для принятия подобного решения все-таки требуется одновременное согласие обеих сторон. Такового ни разу не возникало раньше, не будет его и впредь. К тому же ситуации мучительного выбора для Блока нет, поскольку по натуре своей он не однолюб. Стиль его жизненного поведения — соединение в душе двух чувств, соединение в жизни двух женщин. Та же запись от 15 мая завершается словами: «Месяц справа молодой — видели я, и она, и Люба». Вообще в это время «Любовь Александровна» и «Люба» то и дело соседствуют в записях, а «Люба» порой именуется «Любушкой».
Блок с Дельмас много гуляют по весеннему Петербургу. Он уже не юноша, он пребывает, по Данту, nelmezzo del cammin di nostra vita,
«Фауст Гете — обе части. Это чуждое для Вас и близкое для меня. <…> Для языка надо читать всегда Пушкина, прозу Лермонтова и Толстого. <…> А для того, о чем мы не раз говорили, читайте Достоевского и Толстого. <…> Читайте все так, чтобы знать в общих чертах, когда и чем жил писатель; просматривайте вводные статьи, а если их нет, посмотрите словарь. Там все гораздо ярче освещается».
Методические указания сами по себе хороши, неизвестно, правда, насколько Любовь Александровна им последовала. Она едет на лето в Чернигов, Блок с 8 июня в Шахматове. Оттуда он ей адресует живые, очень раскованные письма, где изящно соскакивает с «вы» на «ты»: «Сейчас не до того, потому что я погружен в Вас и ничего не чувствую, кроме Вас, в эту минуту. Кроме Тебя — ничего». И в этом же письме от 20 июня пассаж, важный для понимания «Соловьиного сада». Блок ищет слово, чтобы обозначить то новое, что внесла в его жизнь Дельмас, и наконец находит: «ВОЗМОЖНОСТЬ СЧАСТЬЯ, что ли? Словом, что-то забытое людьми, и не мной одним, но всеми христианами, которые превыше всего ставят крестную муку; такое что-то простое, чего нельзя объяснить и разложить. Вот Ваша сила — в этой простоте».
Письма Дельмас не сохранились. Но одна важная цитата, одна реплика собеседницы обнаруживается в письме Блока от 14 июля:
«„Захватить жизнь в один момент”. Это доступно соловью, бабочке, пчеле.
А мы — люди (или — я только?). Все, что вы говорите, — всегда не так, Вы не умеете выражать себя. И вовсе не всем надо уметь выражать себя словами. Вы без слов — в сотню раз подлинней и лучше, чем в словах. <…>
Господь с Вами, червонное золото и соловьиное сердце.
А Вы лучше меня».
Разберемся. Здесь больше, чем диалог мужчины с женщиной. Это диспут духа с плотью, культуры с природой, сложности с простотой. «Захватить жизнь в один момент» — таково жизненное кредо Дельмас, и этой простой мудростью она хочет поделиться с Блоком. Для него же это слишком элементарно, это нечто животное. И хотя он выбирает из мира природы довольно изящные примеры («соловью, бабочке, пчеле»), все-таки соловей занижен тем, что помещен в один ряд с насекомыми. Тут невольно вспоминается Митя Карамазов, цитирующий Шиллера в тютчевском переводе: «Насекомым — сладострастье, / Ангел — Богу предстоит».
Блок великодушно уступает женской «простоте», но теоретически остается при своем.
А практически — он научается «захватить жизнь в один момент». Таков итог его отношений с Дельмас. Такова новая жизненная краска, использованная в поэме «Соловьиный сад».
Но момент не может длиться вечно.
Блок с матерью возвращаются в Петербург, на следующий день Россия объявляет войну Германии. Приезжает в Петербург из Куоккалы Любовь Дмитриевна, с 7 августа поступает учиться в общину сестер милосердия.