Александр дюма из парижа в астрахань свежие впечат (Владимир Ишечкин) / Проза.ру
Шрифт:
Потрясенный двор в это время бродил по садам.
Вдруг Петр III услышал крики, радостные, как ему показалось; он выбежал в дверь; к нему вели старого Мюниха, который, будучи вызволенным из Сибири его помилованием, в знак признательности или, может быть, движимый амбицией, только что примкнул к нему. Эта помощь была такой нежданной, что император бросился в объятья старого капитана [в смысле: полководца] с криком:
– Спасите меня, Мюних! Полагаюсь только на вас.
Но Мюних не был энтузиастом; он смотрел
– Sire, - сказал он, - через несколько часов императрица будет здесь с 20-ю тысячами войск и громадной артиллерией. Ни Петергоф, ни Ораниенбаум не способны сдержать натиска; всякое сопротивление там, где еще жив солдатский энтузиазм, поможет только устроить бойню для вашего величества и тех, кто вас окружает. Спасение и победа - в Кронштадте.
– Поясни, мой дорогой Мюних, - сказал император.
– Кронштадт располагает многочисленным гарнизоном и внушительным флотом. Тот сброд вокруг императрицы разбежится так же, как и собрался, если он будет упорствовать, с вашими тремя тысячами гольштейнцев, гарнизоном и флотом вы получите равную силу.
Это предложение придало мужества и самым перепуганным; генерал был послан в Кронштадт и немедленно отправил своего адъютанта с донесением, что гарнизон жил сознанием долга и решил умереть за императора, если император придет под его защиту. И тогда бедный коронованный идиот от панического страха перешел к безграничной вере в спасение. Когда прибыли его гольштейнцы, провел их смотр и, восхищенный их прекрасным видом:
– Не надо бежать, - воскликнул он, - не видя врага.
Мюних, который возвращался немедля, велел двум яхтам подойти к берегу и тщетно старался зазвать на борт императора, теряющего время на фанфаронство, занятого изучением, с каких высоток, доминирующих над дорогой, можно было бы вести огонь.
К несчастью для всех этих прекрасных воинственных настроений, в тот самый момент, когда пробило восемь часов, на скаку во весь опор прибыл адъютант с донесением, что императрица во главе 20-тысячных сил маршем идет на Петергоф и находится от него не более, чем в нескольких верстах. При этом известии больше не было речи о том, чтобы увидеть врага; император в сопровождении своего двора устремился к берегу, все бросились в лодки с криком: «На яхты! На яхты!»
– Вы идете?
– спросил император одного из придворных, который не спешил спускаться вниз вместе с другими.
– Ей-богу, sire, простите меня, - ответил тот, - время позднее, ветер северный, а я без пальто.
И придворный остался на берегу; двумя часами позже он был в кругу Екатерины и рассказывал ей, каким образом император садился на судно.
А убегали к Кронштадту под парусами и на веслах.
Но еще утром в Кронштадт выехал вице-адмирал Талицын [Талызин], один в баркасе, запретивший под страхом смерти своим гребцам говорить, откуда идут. По прибытии в Кронштадт, он обязан был ждать разрешения коменданта крепости, чтобы ступить на землю. Зная его звание и учитывая, что он – один, комендант вышел к нему навстречу, разрешил
– Ничем достоверным не располагаю, - ответил вице-адмирал; - я находился в загородном доме и, когда услышал разговоры о чем-то происходящем в Санкт-Петербурге, поспешил сюда, потому что мое место на флоте.
Комендант верит ему и возвращается.
Талицын дожидается, когда тот уйдет, и предлагает нескольким солдатам, которых собирает, арестовать коменданта: император лишен трона, коронована императрица, и тех, кто сплотиться вокруг нее, ожидает вознаграждение. Если они отдают Кронштадт в руки императрицы, то богатство им обеспечено. И все идут за ним; берут под арест коменданта, созывают гарнизон и части военно-морских сил. Талицын обращается к ним с краткой речью и склоняет их присягнуть на верность императрице.
В это время показываются две яхты. Присутствие императора может все поставить под вопрос. Талицын бьет в колокол боевой тревоги. Гарнизон занимает места вдоль стен укреплений; две сотни канониров с зажженными фитилями вытягиваются возле двух сотен орудий.
В 10 часов вечера подходит яхта императора и готовится высадить на берег своего знаменитого пассажира.
– Кто идет?
– громко раздается с крепостного вала.
– Император!
– отвечают с яхты.
– Императора больше нет!
– кричит Талицын.
– И если яхты хоть на шаг приблизятся к порту, то я прикажу открыть огонь.
На борту императорской яхты поднялось страшное смятение; капитан уже слышал, будто наяву, свист пушечных ядер. Он схватил рупор и крикнул:
– Яхты уходят. Дайте лишь время сняться с якоря.
И в самом деле; яхта, маневрируя, чтобы уйти, подставляла борт под крики – «Да здравствует императрица Екатерина!», которые были салютом ее бегству. И тогда император расплакался.
– О!
– сказал он.
– Отлично вижу, что заговор всеобщий.
Это был почти мертвец, кто спускался в каюту яхты с Елизаветой Воронцовой и ее отцом - они единственные осмелились его сопровождать.
За пределами досягаемости пушечного обстрела яхты остановились и, поскольку император не способен был отдать никакого приказа, а что делать - неизвестно, они несли вахту между крепостью и сушей. Так прошла ночь. Мюних, спокойный и созерцающий звезды, стоял на мостике и бормотал:
– Какого черта нам делать на этой галере?
За это время войска императрицы выдвинулись к Петергофу, где предполагалось встретить гольштейнских солдат. Но, видя бегство императора, те вернулись в Ораниенбаум, а в Петергофе остались только несчастные крестьяне, вооруженные косами, которых собрали там гусары. Орлов, двигаясь в дозоре, не интересуясь количеством этих mougiks – м у ж и к о в, обрушил на них сокрушительные удары саблей плашмя и они разбежались с криками - «Да здравствует императрица!» Вскоре появилась армия, и императрица вошла сувереном в замок, который 24 часами раньше покинула беглянкой.