Александр дюма из парижа в астрахань свежие впечат (Владимир Ишечкин) / Проза.ру
Шрифт:
Около шести часов утра император велел позвать Мюниха.
– Фельдмаршал, - сказал он, - я мог бы последовать вашим советам и раскаиваюсь, что им не внял. Но вы, кто познал столько крайностей, скажите, что мне делать?
– Еще ничего не потеряно, sire, - ответил Мюних, - если только меня захотят выслушать.
– Говорите.
– Ладно; нам нужно не теряя ни минуты, под парусами и на веслах форсировать уход от крепости и направиться в Ревель, там взять военный корабль
За Мюнихом вошли придворные, чтобы услышать, что им осталось - надеяться или бояться.
– Но, - раздался голос, который, казалось, выражал общее мнение, - силы гребцов будет недостаточно, чтобы добраться до Ревеля.
– Пусть так, - сказал Мюних, - когда они устанут, грести будем мы, в свою очередь.
Предложение не имело никакого успеха у этой раздраженной молодежи. Императору доказывали, что положение далеко не безнадежное, и чтобы он, такой могущественный монарх не соглашался покидать свои пределы как беглец, что невозможно, чтобы вся Россия восстала против него, и что все эти мятежи не могли иметь другой цели, кроме как примирить его с женой. Император остановился на этой идее, решился на примирение и сошел на берег в Ораниенбауме как побежденный муж, который намерен извиниться и ничего другого не предпринимать. На берегу, он увидел всех своих домашних слуг заплаканными; их горестное изумление пробудило все его страхи.
Армия императрицы маршем шла на Ораниенбаум.
Тогда он велел седлать коня, решив переодеться и в одиночку бежать в сторону Польши. Но Елизавета Воронцова поспешила дать бой и этому решению и заставить его изменить; она уговорила царя послать кого-нибудь навстречу императрице и повелеть просить ее разрешения для них обоих уехать в Гольштейн. Слуги императора имели доброту пасть перед ним на колени и, сложив ладони, ему прокричать – «Отец наш, она велит тебя умертвить!»; он к ним не прислушался, и Елизавета выпроводила их со словами: «Несчастные, ну какой вам интерес запугивать вашего господина!»
Петр III пошел еще дальше того, что предлагала его фаворитка: из страха ожесточить солдат, велел снести небольшую крепость, что служила его военным забавам, приказал демонтировать пушки, составить и сложить на земле оружие солдат. Мюних, взбешенный, рвал на себе белые волосы.
– Если вы не способны умереть как император во главе ваших войск, sire, - сказал он, - то возьмите в руки распятие, и мятежники не осмелятся вас тронуть. А я, я на себя беру сражение.
Но на этот раз император настоял на своем решении, потому, несомненно, что оно было плохим; только, еще надеясь, что это не принесет пользы, если он добровольно отправится в изгнание, он написал Екатерине первое письмо, в котором предлагал ей примирение и разделение власти; но императрица даже не ответила на это письмо. Тогда он написал ей второе, в котором просил у нее прощения, обеспечения пансионом и разрешения - уехать в Голъштейн. После этого, по свидетельству генерала Измайлова, императрица прислала ему этот вот акт отречения от престола:
Курьеру с текстом этого отречения от престола поручено передать на словах Петру III, что императрица окружена настолько ожесточенными против него людьми, что не отвечает за его жизнь, если он откажется поставить свою подпись.
Измайлов прошел к императору в сопровождении лишь одного преданного слуги дома; и так как император колебался:
– Sire, - сказал он, - я арестовываю вас именем императрицы.
– Но я сейчас подпишу, - торопливо сказал император.
– Речь не только о том, чтобы подписать, но и переписать акт, весь целиком, вашей рукой.
Император вздохнул, взял перо, снял копию с акта и подписал ее. Только добавил на отдельном листе:
«Желаю, чтобы мне прислали мою собаку Мопра, моего негра Нарцисса, мою скрипку, романы и мою немецкую Библию».
На этом дело не кончилось, экс-император был еще недостаточно унижен. Измайлов снял с него орденскую ленту, надетую через плечо. Затем велел ему вместе с любовницей и фаворитом подняться в экипаж и повез его в Петергоф. Пришлось ехать сквозь ряды солдат, которые приветствовали его дружным: «Да здравствует Екатерина!»
Остановились перед большой лестницей. Император сошел первым, за ним - Елизавета Воронцова. Но едва она ступила на землю, как была уведена солдатами, которые сорвали с нее ленту св. Екатерины и разодрали на ней одежды. После сходил с экипажа Гудович; солдаты его освистали, но он повернулся, называя их подлецами, предателями, ничтожествами. И его смыла волна солдат, как унесла она Елизавету Воронцову.
Император поднимался по лестнице один, плача от бешенства. За ним следовали 10-12 человек.
– Раздевайся!
– сказал один из них.
Тогда он бросил оставленную ему шпагу и снял верхнюю одежду.
– Еще! Еще! – кричали мятежники.
И ему пришлось снять с себя почти все. В течение 10 минут, босой и в одной рубашке, он служил мишенью для солдатских насмешек. Наконец, ему бросили старый халат, в который он облачился; после этого, он разрешил себе упасть в кресло, стиснув голову руками, зажмурив глаза и заткнув уши, как если бы хотел отрешиться ото всего, что творится вокруг него.