Александр Невский. Сборник
Шрифт:
VIII. В ЛИТОВСКОМ БОРУ
Суровый край!
Бесконечные сумрачные леса, кое-где перерезанные извилистыми, мутными ручьями да тропками, по которым удобнее пробираться зверью, чем человеку.
А зверья здесь не мало.
Начиная от юркой лисы и кончая страшным, гигантским медведем-стервятником.
А порою затрещит хворост, раздадутся кусты и выставится грозная рогатая голова бородатого тура или зубра.
Страшно встретиться и
А дичины всякой иной сколько! Сила неисчерпаемая.
В летнюю пору стон по лесу стоит от крика, писка и рёва.
Теперь, осенью, не то.
Притих бор. Пообсыпались кусты, и не слыхать в них возни неугомонных пичужек. «Мишка» уж подыскивает берлогу, чтобы, как только дохнет стужей да снегом с полуночи, залечь на ложе из листьев и сладко дремать в своей тёплой шкуре.
Волки стали поближе к деревням пробираться. Целыми ночами уныло плачет голодная рысь...
Смерклось.
В поле, быть может, ещё светло, но под деревьями литовского бора теснится тьма.
Отряд «гусем» растянулся вдоль по узкой тропе.
Кони заморились, у всадников вид усталый. Видно, всем охота на ночлег.
С земли плывёт чуть приметная сизая пронзительно-сырая дымка.
Хорошо бы теперь костерок из валежника или из сухостоя — да кашки бы отведать!
Ехавший впереди всадник поглядел на вершины сосен, на которых мерк свет, попридержал коня.
— Нет, сегодня до Вильны не добраться — промолвил он и потом приказал: — Стой. Будет. Станем на ночлег.
Повторять приказания не пришлось.
Всадники живо спрыгнули с коней, привязали кто где и разбрелись.
Вскоре по бору пошла гулкая перекличка, а ещё немного времени спустя, задымились и приветливо затрещали костры.
У самого большого из них сел на разостланной медвежьей шкуре князь тверской Михаил Александрович.
Вид у него усталый и угрюмый.
Вышла незадача: думал засветло до Вильны добраться, а пришлось заночевать довольно далеко от неё.
— Не первый раз езжу, а впервой такое. Не к добру. А пора бы быть в Вильне: и люди и кони притомились в далёком и трудном, многонедельном пути.
— Изволь покушать княже, — предложил ему какой-то боярин.
Чуть отведал князь вкусной каши и отбросил ложку:
— Не хочу.
Лёг на спину на шкуре и смотрит на небо, на котором уже загорелись нечастые звёзды.
«Где моя звёздочка? Не та ль вон, что то вспыхнет ярко, то чуть мерцает».
И вдруг вздрогнул: сорвалась его звезда и скатилась к востоку.
«Нет, должно, не моя», — постарался утешить он себя.
А сердце тоскливо заныло. Его давно уж мучают злые предчувствия. Словно чуется что-то недоброе.
И отчего? Разве ему в диковинку воевать с Димитрием? Правда, на сей раз война будет полютее.
Зато он, Михаил, к ней и подготовится
Орда да Литва чего-нибудь да стоят. Нахлынут — сметут Москву.
А не пойдут они, и он не станет войны затевать. Только бы согласием заручиться, тогда вали...
Беда, что стар стал зятёк Ольгерд-то. На подъем тяжёл. Видано ли дело: два года Русь не тревожил.
Ну, да авось — тряхнёт стариной. Опять же сестра уговорить поможет...
Закрылся плащом князь, положил голову на седло.
От костра веет теплом. Слышится сдержанный говор и мерный шум лошадей, жадно жующих овёс.
Подкралась дрёма, запутались мысли. Куда-то далеко унёсся лес. Сладкий сон охватил усталого князя.
Очнулся он, когда сквозь вершины деревьев брезжил рассвет. Было прохладно и тянуло сыростью. Со всех сторон нёсся дружный храп.
Князь собирался повернуться на другой бок, когда почувствовал на себе чей-то взгляд. Посмотрел в ту сторону и разом сел, протирая глаза.
По другую сторону чуть тлеющего костра сидел человек могучего телосложения, одетый в звериную шкуру мехом наружу и шапку, украшенную парой турьих рогов. Человек этот смотрел на Михаила Александровича и насмешливо улыбался во всё своё широкое, плоское, с выдающимися скулами лицо, с обветрившейся загрубелой кожей.
Князь без труда признал в нём одного из приближённых Ольгерда — Литовия Свидрибойлу.
Михаил Александрович всегда недолюбливал этого литовца, похожего больше на разбойника, чем на княжеского вельможу.
Быть может, в этой нелюбви играло роль и то обстоятельство, что Свидрибойло был убеждённый язычник, и князю тверскому «претила его поганая вера».
— Как ты сюда попал? — спросил наконец князь.
— На ногах дошёл. Вон и мои молодцы тоже.
При этом он указал на группу литовцев, сидевших или лежавших невдалеке.
— А хороши вы, русские, — продолжал литовец, громко хохоча, — вас всех хоть голыми руками бери. Ну, чтобы мне стоило перерезать всю твою дружину, как баранов: спят, как у себя дома на печи.
— Голыми-то руками не бери — обожжёшься, — проворчал князь, которому не нравился смех литовца.
— Будто? — продолжал тот на своём картавом, ломанном языке. — Мы и не сонных русских бивали. Гикнешь, ухнешь — бегут, как бабы.
— Однако эти бабы и вам бока не раз мяли, — ответил князь всё ещё стараясь сдерживаться.
И продолжал, переменив тон:
— Скажи лучше, как здесь очутился.
— А пошёл с людьми туров бить. Да ночь в лесу застала. Назад далеко, надо было дождаться рассвета. Хотели костры разложить. Глядь, будто мерцает вдали. Мы на огонь пошли да вот к вам и выбрались. Смотрим, лежат человек десятка три и храпят себе знай. И хоть бы кто на страже... Я хотел было уж поучить как следует, по-свойски, как спать чужакам в литовском бору, да узнал тебя. Княжий шурин! Не тронь, значит, а стоило бы, право, стоило.