Александр Невский. Сборник
Шрифт:
Вскоре вышел и Вышатич. Молитва отчасти принесла ему облегчение, но на сердце всё ещё лежала тоска.
Когда он вышел из пещеры и его обдало свежим воздухом, ему показалось, что какая-то невидимая сила тянет его назад.
Он остановился и задумался.
— Пойду, — сказал он сам себе, — открою душу отцу Еремию, пусть он посоветует мне, как помириться с самим собою.
Келейка отца Еремии была неподалёку от Печерской церкви, на холме.
Вернувшись с заутрени, старик сел у стола, развернул пергамент и начал что-то писать. Вдруг он услышал, что за дверью кто-то рыдает... Он потихоньку отворил дверь
— Что с тобою, мой бедный сын? — спросил он тысяцкого.
Вышатич приподнял голову и обхватил руками ноги Еремия.
— Благослови, отец! Мне тяжело жить на свете, и я не могу найти себе места.
Отец Еремий поднял руку над головой Вышатича и взволнованным голосом промолвил:
— Да благословят тебя, мой сын, святые Антоний и Феодосий печерские. Встань и войди в мою келью.
Вышатич встал и вошёл в келью. Монах посадил его на обрубке дерева, который служил ему креслом, встал перед тысяцким и начал всматриваться в его печальное лицо.
— Вот видишь, мой сын, до чего ты дошёл! В твоё сердце закралась зависть... Она возбудила мысль о мести, а месть заставила тебя решиться на преступление.
Вышатич опустил голову на грудь и молчал, но отец Еремий читал в его душе, как в открытой книге.
— Ты сошёлся с врагами Бога, и что же они дали тебе? Только привели тебя на край той пропасти, на котором сами стоят и ожидают Страшного Суда Божия...
Вышатич взял руку Еремии и покрыл её поцелуями.
— Отец, укажи мне дорогу, я заблудился, — рыдая, произнёс он.
— Бедное дитя! — сказал Еремия. — Тебе жаль Людомиры, но предоставь её собственной судьбе, какую ей послал сам Господь. Пусть будет так, как есть.
— Пусть будет! — отозвался Вышатич, точно эхо.
Старый чернец стоял задумавшись. Казалось, горькая судьба Вышатича всколыхнула в его душе прошлые воспоминания.
— Сын мой! — сказал он. — Я дожил до глубокой старости, хотя и не щадил своей жизни. Господь наградил меня здоровьем и спокойствием. Я победил искушение, которое влекло мне к себе, и в той келейке я нашёл спокойствие и тишину. Был и я молод, любил и часто плакал, потому что та, которая поклялась мне в своей верности, предпочла богатого боярина. Теперь она уже стоит пред престолом Всевышнего. Я давно простил её и в служении Господу нашёл новый труд и обязанности.
— Отец! — воскликнул Вышатич. — Вокруг нас измена. Я думал, что я служу матушке-Руси, но оказалось, что я был только оружием в чужих руках. Я думал, что в сердце Люды я похороню свои сомнения и печаль, но её сердце закрылось предо мною, и сегодня я ничего не желаю, кроме спокойствия, тишины и забытья... Благослови меня!..
VIII. НЕОЖИДАННОСТИ
Настала осень, и листья груш и яблонь золотились на солнце.
Никогда Болеслав не был так занят войском, как сейчас. Он усилил дисциплину и запретил удаляться из обоза в город. Этим он возбудил неудовольствие солдат, которые шептались между собой и роптали на короля, что он медлит вернуться в Польшу. Пока они пировали
Болеслав с каждым днём делался грустнее и печальнее. Его раздражало то, что паны пренебрегают его просьбами и что на его желания отвечают молчанием, злило поведение Изяслава.
Поэтому неудивительно, что, находясь в таком настроении, он не хотел ни с кем видеться и не показывался даже Люде. Она заметила это и, вздохнув, сказала:
— Видно, он не любит меня.
Не видя любимого и не зная, чем это можно объяснить, Люда затосковала и стала всё чаще ходить в лавру и к Спасу, пытаясь хоть как-то отвлечься от своих мыслей.
Однажды в воскресенье она возвращалась с Добромирой домой, как вдруг пред самым Красным двором их нагнал Путята.
Люда обрадовалась ему, точно увидела родного отца.
— Ах, как я давно не видела тебя! — воскликнула она. — Как там живёт тётушка Ростислава? Что Богна? Все ли живы и здоровы?
И она забросала старика вопросами.
Лицо Путяты было чем-то озабочено.
— Слава Богу, всё ещё здоровы и живы... По крайней мере, я оставил их такими, но, Бог знает, вернувшись, найду ли их живыми.
Люда угадала его мысль.
— Значит, ещё не успокоился, — сказала она полушёпотом.
Они уже подходили к частоколу Красного двора.
— Мне хотелось видеть тебя, моё дорогое дитя, — ласково сказал Путята, — ну вот и увидел. Теперь я должен вернуться.
Люда поцеловала его руку.
— Спасибо тебе, дорогой отец! Приходи как-нибудь ко мне испить медку, да и Богну прихвати с собой, пусть она не чурается меня.
Путята поцеловал Люду в лоб.
— Прощай, будь здорова! — сказал он и хотел ещё что-то прибавить, но удержался, а когда Люда уже хотела войти в калитку, он нагнулся к её уху и шепнул:— Смотри, будь осторожна и не ходи в город после заката солнца!
— Почему? — спросил Люда.
— Уж слишком часто Славоша вертится около вас.
Добромира перекрестилась...
Люда любила сад Красного двора и часто сидела там. В тот же день после заката солнца Людомира опять пошла в сад, который скорее был похож на громадный лес, — обнесённый частоколом, как крепость. С одной стороны он примыкал к устью Лыбеди, с другой — граничил с Выдубычью, третьей подходил к стенам монастыря Святого Михаила, а четвёртой выходил на берег Днепра, широкого в этом месте, как море. Неподалёку от монастыря Святого Михаила, на высоком холме стоял Красный двор, обращённый лицом к Днепру и Переяславлю. Над Днепром возносился обрывистый песчаный берег, поросший мелким сосняком, волчаником и терновником. Далее обрыв этот делался покатее, и здесь, на полянке, ещё Всеволод приказал поставить деревянную скамеечку, на которой часто любил сидеть и издали смотреть на свой любимый Переяславль. Отсюда в ясный день были видны золотистые купола его церквей.