Александр Невский. Сборник
Шрифт:
Переодевшись, святитель облёкся в ризы и в присутствии князя, княгини и бояр отслужил торжественный и благодарственный молебен. В тереме была уже приготовлена закуска. Владыка, благословив питие и яства, сел в красный угол. На широком благодушном лице Ивана Даниловича была какая-то невысказанная тревога. Да и бояре выглядели не слишком весёлыми, словно чёрная кошка пробежала между святителем и московским великим князем с его боярами. Но за трапезой считалось неприличным говорить о деле.
Пировали долго. Затем пошли на всенощную.
Вернувшись со всенощной, святитель тут же
— Ну что? — усаживая гостя в кресла, спросил он.
— Да что, — ответил протопоп, — как узнал он про Михаила, так запёрся в свою молельню и всю ночь клал земные поклоны — и плакал, как дитя малое.
— Ничего не говорил потом? — спросил князь тревожно.
— Говорил: «Поеду в Москву, спрошу князя Ивана Даниловича — он не солжёт. Их это с братом дело или татарское? Коли их — суди их Господь, тогда пропала мать Святая Русь. Веровал я в Данилу, верую и в Ивана». Крепко он любил тверского-то, — продолжал протопоп. — Когда в митрополиты его выбрали, Михаил же его руку держал. Потом, кто бы выхлопотал в Орде такой ярлык для церкви, если бы покойный Михаил Ярославич не поддержал? Ведь только этим ярлыком церковь и держится. А церковью вся земля Русская держится. В наши мирские дела татары могут мешаться сколько угодно, а в наши церковные — им царём Азбяком заказано, потому что он, спасибо Михаилу Ярославину, сам от нас отступился. Церковь на Руси первая на волю вышла...
Протопоп зевнул, и князь понял, что пора дать гостю отдохнуть.
Вскоре все гости разошлись по своим комнатам, в столовой остались лишь князь с княгиней Оленой Кирилловной да близкий друг князя Андрей Кобыла.
— Ну!.. — сказал Иван Данилович, садясь в угол и усаживая подле себя с одной стороны боярина, а с другой — княгиню.
— Как нам со святителем быть?
— А никак, — сказал Кобыла, расправляя бороду. — Все говорят, что мы с тобою неповинны... Ты лучше вот о чём поразмысли. Попробуй-ка поговорить со святителем, чтобы он митрополичий престол сюда, к нам, из Владимира перенёс. Тогда великое княжество твоё будет первое на Руси.
— Хорошо бы, — неуверенно сказал князь, — да только приступить как — не знаю.
— А ты скажи, что, дескать, плохо мне, сироте, без тебя, владыка святой. Ему самому без тебя скучно; ему самому этот Владимир ничего не значит, так же как и покойному святителю Максиму. Запустел Киев — Максим не любил его. Теперь из-за Владимира все дерутся, а во Владимире никто не живёт и владимирского митрополита никто не слушается. Великий князь всея Руси, Михаил Ярославович, в Твери жил; брат твой Юрий Данилович — в Новгороде. Хотя у митрополита и большая сила, а всё ему выгоднее было бы пойти на вечный союз с твоим княжеским родом. Тебя он любит; вот ты на это и бей. Ему самому в Москву хочется, только совестно ему громко заявить об этом.
— Я этого не слыхал, — сказал Иван Данилович.
— Мало ли ты чего не слыхал: до великокняжеских ушей не всякое слово доходит. Ты только не жди, потому что тверские бояре тоже затевают просить святителя к себе...
— Спасибо
— Да постой-ка, княже, — сказал Андрей. — Вот ещё что. Пошли-ка ты в Орду поминки Щелкану да отпиши ему, что ты на новгородцев так сердит, что и знаться с ними не хочешь.
— Это зачем? — остановил его князь.
— Да сказывают, что Азбяк-хан очень сердит на Кавгадыя, что тот на смерти Михаила Тверского настаивал. Против Кавгадыя теперь весь совет ханский. Всё больше теперь при хане Щелкан да Ахмыл. Они Кавгадыя и утопят. Так ты, князь, от Кавгадыя заблаговременно отступись так, чтобы Ахмыл и Щелкан поняли, что мы, московские, ни при чём в этом деле, что мы здесь слёзно плачем о Михаиле Ярославиче.
Иван Данилович в раздумье зашагал из угла в угол.
— Да ведь через Щелкана с Ахмылом и сторона тверская теперь в гору полезет.
— А пускай!.. Мы теперь тверских пересилим.
— Это как? — спросил Иван Данилович.
— Святитель у нас в Москве сидит — это будет одно; и новгородцы в Орде нам помогут. Нет, княже, тверские сами в наш кузов просятся. Покойной ночи, княже! Покойной ночи тебе, княгинюшка!
Боярин вышел в сени, растолкал двух своих отроков — и все трое, сопровождаемые неистовым лаем цепных собак, отправились восвояси.
VI. БОРЬБА
В Твери позже всех узнали, что случилось в Орде, — и первая узнала жена князя Михаила, великая княгиня Анна Дмитриевна. Суета принёс ей эту весть.
Суета был выкуплен Юрием Даниловичем у Ицека со всем оставленным русским полоном. Осматривая полон, Юрий Данилович был поражён сонным видом Суеты, ленивыми его движениями и равнодушием ко всему, что вокруг творится.
«Такой недвига может, пожалуй, и пригодиться, — подумал Юрий. — Взять да и послать его в провожатые телу».
— Ты откуда? — спросил он Суету.
— Торжковский, — ответил тот.
— В Москву покойника провожать отправишься?
— Покойника? — поднял ресницы Суета.
— А потом ко мне в отроки пойдёшь.
— Это можно, — согласился Суета.
Когда Суета добрался до Москвы, он решил сходить в Тверь и посмотреть, что теперь там делают.
Великая княгиня Анна Дмитриевна делала обход своей девичьей, которая соединялась с её теремом крытым переходом. Суета сам не мог бы объяснить, как он очутился в этом переходе. Сторожа пропускали его даже без оклика, так спокойно, беззаботно и сонно вскидывал он свои белые ресницы.
Встал Суета в переходе, снял шапку, плюнул на снег и погладил бороду.
Дверь девичьей растворилась, вышла великая княгиня с двумя боярынями.
Суета поднял на неё взор, сообразил, что это княгиня, и молча опустился на колени.
— Бедный, что ли? — спросила, подходя, великая княгиня.
— Я, госпожа, не к тому. Тело ведь я тоже вёз, а когда ставили покойника у Преображения, я тоже там был...
С большим трудом удалось Суете рассказать о смерти князя.
Великая княгиня побледнела, стиснула зубы и спросила Суету: