Александр Невский
Шрифт:
Пора было к мирной жизни прилепиться, ибо не рать кормит, а труд и пот соленый.
Александр Ярославич, умевший в веселии пребывать, в душе недолюбливал праздники за их легкомысленное бездумье и потерю невозвратного времени.
Уже на третий день собрал он в сени Детинца всю господу псковскую — бояр, купцов и священников, даже отца Дамиана позвал как старого знакомого. При встрече, получив благословение, спросил серьезно настоятеля:
— Ну что, отец святой, сладко ль под немцем было?
— Полыни горше, сын мой, — признался Дамиан.
— Вот то-то, — сказал князь, словно
Сел, внимательным взглядом окинул господу, рассевшуюся вдоль стен по лавкам. Про себя отметил, что почти все оружные — и купцы и бояре. Оно и понятно, город порубежный, в любой час жди набега неприятельского. Жаль, никого из его бывших сторонников не видать, всех Твердила-изменник головой выдал рыцарям. Впрочем, вон у второго окна вроде лицо знакомое, с седой головой и бородой.
— Селила Микулич, ты ли это?
— Я, Александр Ярославич, я, — отозвался боярин, довольный, что признал его князь. — Вишь, как засеребрился я, что снегом присыпался.
— Уцелел, значит. Ну, молодец, Микулич.
— Уцелеть-то уцелел, князь, да захудал больно, того гляди в убогие подамся.
— Что так-то?
— Да все ему, злыдню, все имение спустил.
— Откупался?
— Откупался, Ярославич. Он ведь, Твердила-то, как во власть вошел, так и давай меня трясти. Позовет к себе да и речет: шепну, мол, тевтонам, что ты за князя стоял, смекаешь? Ну я и смекал. Всю как есть ему калиту свою повытряс.
Князь нахмурился, повернулся к Светозару, сидевшему около с писалом и пергаментом.
— Описал имение Твердилы?
— Только начал, князь.
— Чтоб за седмицу управился, и не мешкая вот ему, моему поспешителю Селиле Микуличу, вороти все им потерянное. Слышь? Все до последней ногаты [90] .
— Слушаю, князь.
— А ты, Микулич, ныне ж составь опись, что у тебя тем переветчиком взято было — кунами, хлебом, портами [91] . И вот представь моему милостнику. Воротим все, для того и фогтов [92] прогнали.
90
Ногата — древняя серебряная монета, составлявшая двадцатую часть гривны.
91
Порты — одежды.
92
Фогты — немецкие судьи-наместники.
— Спасибо тебе, Александр Ярославич, — дрогнувшим голосом сказал Селила и, поднявшись с лавки, поклонился князю. — Я завсе говорил, что ты широк душой и справедлив.
Присутствующие, внимательно слушавшие разговор князя с Селилой, оживились, запереглядывались, закивали друг другу: вот, мол, что значит наш-то, русский, все рассудил как полагается.
Да, отвыкли псковичи от справедливости за два года, сидючи под тевтонами, отвыкли.
— Ну что ж, господа, — начал князь, — собрал я вас, дабы
Князь обвел всех вопросительным взглядом, долее на Микуличе задержался, и тот понял: говорить надо.
— С предательства Твердилы, Ярославич.
— Верно. Но почему ж вы ему позволили до сего дойти, вы — господа псковская? Али у вас силы недоставало? А? Как думаешь, Рагуил?
Александр Невский обратился к молодому крепкому боярину, сидевшему почти у двери, в бахтерце, с мечом меж колен.
Рагуил выпрямился на лавке, заколебавшись: не встать ли ему, — но князь движением руки осадил: говори сидя.
— Я думаю, Александр Ярославич, оттого, что он всю власть себе забрал. А совет боярский лишь уведомлял, что там деять сбирался.
— Да и то все выдумывал, — заметил Селила Микулич.
— Верно. Обманывал, — согласился Рагуил. — Даже ино говаривал, что-де лучше под немцем живу быти, чем под татарами живота и имения лишаться. Немец, мол, и обличьем на нас смахивает, и красным петухом зря не балует, бережливый. А татары обличьем черта страшнее, все огню предают, а в храмы, алтари прямо на конях лезут, души христианские без счета губят.
— М-да, — вздохнул князь, — тут, пожалуй, Твердила не врал вам. Не врал. А токмо выбирать, под кем лучше из них, русичам не пристало. Раз Орден бьем, значит, сильнее мы. Зачем же под него идти? Татары — другое дело, на тех пока у нас управы нет. Терпеть надо, откупаться да силы копить. Поднакопим, поднатужимся, вот тогда и потягаемся с ханом.
— Когда ж сие будет-то? — спросил кто-то из бояр.
— Не ведаю, братья, — признался князь. — Верно, тогда, когда поумнеем мы. Впрочем, может статься, что нам с вами не дождаться того дня красного. Дай бог, при внуках наших если свершится сие дело святое. Дай бог.
Зашевелились, завздыхали псковичи на лавках, закачали головами: ой, долгонько ждать. Князь помолчал, пока приутихла госп о да, и продолжал:
— Вот то-то и оно, господа псковичи, что думаем мы все врозь, оттого и бьют нас поганые и подминают. И будут бить, пока каждый из нас лишь о себе радеть будет, о своей корысти. Вот когда все единой мыслью заживем, о единой матери озаботимся — Руси великой, — тогда нас никто не сломит.
— Уж не о едином ли княжестве речь ведешь, сын мой? — спросил Дамиан не без лукавства.
— А что? — тряхнул Александр головой. — Ты славную мысль молвил, отец Дамиан. Может, к тому и прибьемся когда-нито.
И тут сразу загалдели бояре, заспорили:
— Это ж опять, значит, под кого-то!
— Так ведь под Русью ж, не под неметчиной.
— А ежели злодей вокняжется, тогда как?
— Нет, мы издревле вольны были…
— Это выходит, вече побоку?
— А что вече? Не вече ли Твердилу вопило?
— Надо грамоту святую, чтоб все ее блюли, чтоб каждый…