Александр Невский

Мосияш Сергей Павлович

— Куда?

— Как ты и велел, на тебя.

— Молодец, — сказал сухо князь и ожег коня плетью. — Быстро в лагерь, мужи.

Все скакали за князем, посадник нагнал гонца, крикнул ему:

— А Домаша ты видел?

— Нет. Я сразу назад поворотил.

— Так он жив или нет?

— Не ведаю, Степан Твердиславич. Дружина его по лесам рассеяна, може, и уцелел где сам.

Посадник нахмурился, он-то знал своего младшего брата. Ежели дружина рассеяна, то, значит, худо дело. Будь Домаш живым да здоровым — он

бы не допустил этого. Может, где раненый затаился, дай-то бог.

Едва воротился князь с озера, как заиграли трубы, зашевелился, зашумел лагерь. Туда-сюда носились сотские, скликая своих людей, ржали кони, чуя дорогу Ярославич разрешил лишь пообедать, наказав кормить воинов досыта.

После обеда дружины двинулись к озеру. Потянулись нескончаемой лентой пешцы, конные, сани. Князь, ожидая Кербета, решил уходить последним. С ним была и его младшая дружина под командой Якова Полочанина.

Опустел лагерь, вестей не было.

— Надо ехать, Александр Ярославич, — посоветовал Яков. — Али гонцу ума недостает за нами по следу пойти? Эвон проторили как.

— Что ж, ты прав, Яков. Едем.

Едва спустились на озеро, как от войска прискакал воин, крикнул:

— Князь, там Домаша привезли!

Александр пустил коня в слань. Увидел: сбоку от проходившего войска стоят сани — и понял: в них Домаш. Подскакал, резко осадил коня, спрыгнул на лед.

У саней уже стоял, опустив голову, посадник Степан Твердиславич.

— Ну что? — спросил князь, подойдя, и осекся.

В санях лежал убитый воевода Домаш. Видимо, сильный удар пришелся ему в голову, все волосы слиплись в загустевшей, смерзшейся крови. Князь постоял, потом, вздохнув, сказал:

— Славный был воин. Тяжело лишаться таких, тяжело.

Степан Твердиславич пожевал губами, собираясь что-то сказать, но не сказал, лишь кашлянул глухо.

— Кого ж мне теперь заместо его тебе на «крыло» ставить? — молвил князь. — Не ведаю.

Посадник поднял голову, взглянул Александру в глаза, сказал, почти не разжимая рта:

— Никого не надо. Я один и за себя и за брата стоять буду.

XXXI

ЛЕДОВОЕ ПОБОИЩЕ

Наступающее утро сулило солнечный теплый день. В чистом воздухе, напоенном сыростью и синевой, чувствовалось наступление настоящей весны — долгожданной и желанной поры.

Взошедшее солнце застало русские дружины уже исполчившимися к бою на льду Узменя. «Чело» войска, выдававшееся далеко вперед, состояло из пеших воинов, над ними густо щетинились копья и рогатины. Левое крыло строя, суздальцы, приведенные Андреем, и тверичи под командой Кербета, было на конях. Правое крыло, тоже в конном строю, состояло из новгородцев. Впереди его на тяжелом вороном коне сидел сам посадник Степан Твердиславич. Конь его был не столь резв, но крепок в ногах; это считал посадник самым важным в предстоящей

сече: устоять, не попятиться.

В душе Степан Твердиславич был не согласен с князем. Издревле на Руси считалось главным «чело» строя, и именно оно всегда укреплялось более всего.

А ныне? Место, которое по праву должен занять он, посадник со своей дружиной, отдано этому насмешнику Мише. Разве не ясно, что пешцы его покатятся по льду колобками при первом же ударе ливонцев? А что делать? Не затевать же спор с князем прилюдно. Он хоть и молод, а крутенек: вмиг лишит посадничества, отправит в Новгород на печи бока греть. Опозорит на старости лет.

Да и не до спору ныне Степану Твердиславичу, сердце закаменело от горя, душа горит отмстить за смерть младшего брата, рука к мечу просится.

Он чувствует, что в это ясное апрельское утро будет драться подобно храброму туру, не одну голову рассечет его тяжелый меч.

На левом крыле впереди двое — тысяцкий Яневич и воевода Кербет с остатками своей дружины. Кербет этой ночью вырвался из сечи, потеряв почти половину дружины. Он устал, сильно устал во время отхода, мечтал об отдыхе, хотя бы кратком, но угодил из огня да в полымя.

Правда, князь, выслушав его сообщение, разрешил соснуть часок прямо там, на Вороньем камне. И Кербет, расстелив на снегу шубу, уснул мгновенно.

Проспал часа два, но показалось — одно мгновенье. Не успел веки сомкнуть, как уже будит Светозар:

— Воевода! Пора. Крыло уже стало.

Князь, супя брови, наставлял Кербета, отправляя к войску:

— До моего знака стоять, хоть сам магистр Герман Балк на голову сядет. Слышь? Не двигаться!

— Да уж знаю. Постараюсь выстоять.

— А что недоспал, не горюй, воевода. После сечи заваливайся хоть на неделю.

Миша Стояныч, возглавивший «чело» и тем самым удостоенный высокой чести, с удовольствием уступил бы ее другому. И не потому, что трусил, а потому, что понимал: его «челу» не быть целу, ибо ливонская «свинья» тяжела, стремительна и почти неуязвима для его копий и тем более стрел. А какой же интерес драться, зная заранее неуязвимость врага для твоего оружия? И все же, в силу своего легкого характера, Миша быстро утешился: «Бог не выдаст, свинья не съест, даже если она железная».

Миша вышел перед своим пешим воинством, придирчиво осмотрел его, решил проверить, как оно будет выглядеть, изготовясь к бою. Помахал рукой, привлекая внимание:

— А ну, братья, попробуем. По моему знаку все разом… — И скомандовал отрывисто и громко: — На-а щит!

Мгновенно стоявший впереди ряд воинов закрылся щитами. Тут же через них густой щетиной выбросились вперед длинные копья. Получилось красиво и внушительно. Миша не удержался от улыбки.

— Молодцы! А ну еще разок… — И, дождавшись, когда ряд принял обычное положение, скомандовал: — На-а щит!