Александр Невский
Шрифт:
Градом посыпались в «ведьму» камни и палки. Упала старуха, кровью обливаясь. Не успела карга ни в клубок, ни в свинью оборотиться, не дали ей возможности такой православные. И едва испустила «ведьма» дух, как солнце на небо выкатываться начало. Все светлей да светлей, и вот уж оно все, родимое, вылупилось. От радости великой кинулись христиане со слезами обниматься друг с другом. Целовались, умилялись, что распознали вовремя слугу дьявола и свершили дело богоугодное.
Издали смотрели на тело нечистой старухи, детей припугивая косматой, палками кидая уже в мертвую. Лишь темной
— Господи, помилуй!
— За что ж это на нас страсти-напасти?
— То не на добро, на зло, — твердили калики перехожие.
— Быть рати великой, — хмурились мужи.
— Не быть опять обилию, — вздыхали жены.
Знамения эти не очень и Ярославу Всеволодичу по душе были. С чего, неведомо, а решил он вдруг, что великий князь сторону Михаила взял. Никаких причин к подозрению такому не было, но сердце-вещун шептало князю: берегись. Возможно, тому послужило и долгое молчание брата.
И надумал Ярослав грамоту великому князю послать, а в ней спросить о здравии его самого и семьи, описать заодно знамения и посоветоваться как с братом старшим: что бы могли обозначать земли трясение и солнца затемнение?
А уж получив ответ на свою грамоту, князь сумеет не только прочесть написанное, но и догадаться, о чем думал Юрий Всеволодич, отвечая младшему брату. Ох, умен и хитер Ярослав Всеволодич, сумеет прочесть меж строк то, о чем молчит его собеседник.
Написал князь письмо на добром листе пергамента, вызвал к себе Сбыслава и, передав грамоту, наказал:
— Беги во Владимир к великому князю Юрию Всеволодичу, передай с почтением мою грамоту, дождись ответа на нее и возвращайся немедля, коня и себя не жалея.
Сбыслав седлал коня на конюшне, когда проходивший мимо Ратмир поинтересовался:
— Далеко ль сбираешься?
— Во Владимир, с грамотой княжей.
Услышав это, Ратмир остановился, попросил жарко:
— Возьми меня с собой, Сбыслав. Возьми. А?
— Мне-то что, вдвоем веселей да и безопасней. А княжич пустит ли?
— Подожди, я мигом. — Ратмир кинулся к светлице княжичей. Вбежав туда по высокой лестнице, запыхался. Княжичи были заняты чтением.
— Ярославич! — крикнул Ратмир с порога. — Отпусти меня до Владимира добежать.
— Зачем? — удивился Александр.
— Сбыслава князь с грамотой шлет, и я бы с ним. А? Ярославич, — умоляюще смотрел на господина Ратмир. — Ну отпусти. А?
— Я спрашиваю: зачем тебе туда?
— Отца проведать хочу, — признался Ратмир, зная, что искренность более всего по душе княжичу. — И сразу назад.
— Отца проведать надо, — сказал Александр, снимая со стены свой пояс с калитой. — Но его ж и одарить надо. Чай, ты не у бояр и не у купцов служишь.
Княжич открыл калиту, вытряс на ладонь три серебряные гривны — все, что было в ней.
—
Ратмиру горло перехватили подступившие слезы.
— Спаси бог тебя, Ярославич… да я за тебя… да ты мне, — лепетал он дрожащими губами, ссыпая куны в свою калиту.
Они выехали из Переяславля после обеда, миновали мост через ров, окружавший крепость, и, подстегнув коней, поскакали к синеющему впереди лесу.
Ратмир нет-нет да оглядывался на удаляющийся Переяславль, долго видел сияющий купол Спаса, и сердце его наполнялось отчего-то грустью и чувством благодарности юному княжичу, не только отпустившему его, но и щедро одарившему.
К Владимиру подъезжали они к обеду третьего дня, переночевав две ночи у смердов в весках.
Ратмир волновался на пороге родного города, узнавая и не узнавая его. Пронесшийся два года назад пожар уничтожил большую часть Владимира, и теперь заново отстроенные улицы желтели свежими срубами изб и оград.
— Я к отцу. А? — обернулся Ратмир к Сбыславу.
— Езжай, чай, дорогу ко двору князя найдешь потом. Завтра об это время загляни туда. Может, уже великий князь ответ напишет. Мне ведь не задерживаться велено.
— Ладно.
Ратмир свернул в переулок и поскакал в сторону родной улицы. И чем ближе он подъезжал, тем сильнее волновался. Вдруг явился какой-то непонятный, необъяснимый страх. Он понял его причину, когда въехал в родную улицу: на ней не сохранилось ни одной старой избы. Ратмир едва признал место, где когда-то стоял дом его отца. Там уже белел сруб новенькой сосновой клети, кровля на ней была закончена.
«Ай, молодец отец, — подумал с радостью Ратмир. — Добрую избу уже спроворил».
Так как изгороди и ворот еще не было, Ратмир подъехал к самой клети, высматривая, за что привязать коня. Но тут вышел из избы здоровый бородатый мужичина и, увидев верхового, сам шагнул к нему навстречу.
— Тебе чего, отрок? — спросил он, почесывая через разрез холщовой сорочки волосатую грудь. — Ай забыл чего?
— Здесь раньше жил Петрила-горшечник. Где он? — спросил Ратмир, мрачнея от плохого предчувствия.
— Жил. Верно. Токо теперь тот горшечник, считай, уж четыре лета в блаженных обретается.
— Как в блаженных? — обмер Ратмир.
— Ну как. Ведомо… Тронулся муж в уме.
— А где он?
— А где ж ему быть, у Дмитриевского собора, на паперти.
Ратмир поворотил коня, хлестнул его плетью и помчался по улице. Мужик что-то кричал вслед, но он уже не слушал.
Ударили колокола, возвещая обедню. Ратмир выехал к собору со стороны площади и сразу увидел широкую паперть, усыпанную нищими и юродивыми. Ратмир соскочил на землю, привязал к коновязи коня, лук и туло приторочил к седлу. Короткий меч отстегивать не стал, так и направился с ним к собору, высматривая отца среди сонмища нищих. Зрелище этих несчастных было ужасным. Одеты все были в такое отрепье и рвань, что трудно было определить и названия одежд и материал, из которого они были сшиты когда-то. Большинство были помешанные, а если и в здравом уме, то почитали за лучшее скрывать это. Все тянули грязные худые руки к проходящим, именем Христа прося милостыню.