Александр Невский
Шрифт:
— Известно вам, сыны, что на земле Русской другой год жито не родит, — начал издалека Ярослав. — Только в Киевских землях обилие есть. Узнав об этой беде, к великому князю Юрию, брату моему, пожаловали булгары волжские и множество лодий с житом привезли. Великий князь одарил их щедро, и решено было тогда пускать к нам их купцов с житом. Вот и сообразите, как бы мы могли помочь голодному Новгороду, если б сидели там?
— Мы б жито с Волги пустили, — сказал Александр.
— Твоя правда, сыне. Если снять
— Так давай так и сотворим, — обрадовался Александр.
— Ох аки прыток ты, — засмеялся князь. — Где ныне корысть наша, если эдак-то творить?
— Им вовсе закрыть жито с Волги надо, — сказал Федор, чем сильно обрадовал отца.
— Ай да Федя, золотая голова, — похвалил он сына. — Эдак мы и сделаем. Завтра же скачу Волок Ламский брать.
— А когда нас с собой брать станешь? — спросил Федор.
— Вас? — князь внимательно посмотрел на старшего сына. — Добро. Едешь со мной.
— А я? — вдруг обиделся Александр.
— Э-э, сыне, подожди, — ласково потрепал его по щеке отец. — Старшему наперед на стол садиться, пусть привыкает. А ты ж по ловам скучал, вот и займись.
Что надумал Ярослав Всеволодич, так тому и быть. Надумал Волок Ламский копьем взять — и взял его. Теперь Новгороду совсем худо придется, дорога-то житная у Ярослава в руках. Вскоре и впрямь прискакали в Переяславль послы от Михаила Всеволодича.
Ярослав принял послов княжеских, как и полагается, с честью и должным вниманием. Но в душе его кипело злое торжество, которое скрывал он через силу.
После приветствий и обмена любезностями посол приступил к делу:
— «Светлый князь, Ярослав Всеволодич, сил тебе не занимать стать… А ведомо, сильный князь велик душой бывает…»
Ярослав слушал и даже головой кивал согласно, хотя тянуло его за язык осадить посла, дабы не медоточил очень. Но сдерживал себя князь, памятуя, что за послом какой ни на есть, а князь стоит. И как бы ни презирал его Ярослав, он никогда не покажет к нему свое неуважение.
Если боярских послов Ярослав мог и за бороду таскать и кукиш в нос совать, то с княжеским ни-ни. И не потому, что боялся, а потому, что ревностно требовал и к себе того ж.
— «… Волок Ламский взял ты, князь, силой и теперь держишь под своей рукой, а испокон веков был он Новгородской волостью. Будь же благочестив и справедлив, вороти взятое, и да будет над тобой божья благодать и наше братское прощение».
Посол окончил чтение грамоты и, приложив ее к сердцу, церемонно передал князю.
Ярослав принял грамоту и спросил посла:
— Так говоришь, заслужу я братское прощение?
— Да, князь. Так велел передать тебе Михаил Всеволодич.
— Ну что ж, спаси бог его за такое к нам великодушие. Ответь
— Ныне Новгородский стол и еще Чернигов под его рукой.
— Вот видишь, как богат твой князь. А у меня, окромя Переяславля, какой-то паршивый Волок Ламский, и я его ж еще отдай. По-божески ль сие, по-братски ль?
— Но, светлый князь, ты ведаешь, что…
— Я ведаю, — перебил Ярослав, — что у меня два наследника, — кивнул он в сторону княжичей, — а у Михаила один. И ежели я начну раздаривать города и веси, то какие ж тогда они князья будут, сыны мои? А? Я не ворог им, но отец кровный. — Ярослав поднялся со стольца, давая понять этим, что разговор окончен.
— Передай князю мое слово твердое: пусть каждый владеет тем, чем владеет. Аминь!
Посол открыл было рот, чтобы еще сказать что-то, но князь величественно поднял правую руку, напоминая опять: «Все. Говорить больше не о чем».
XXI
ЗБРОДНИ [65]
Земли трясение приключилось аккурат в обедню. Закачались, затрещали стены церковные, ударили сами собой колокола. Молящимся помстилось: пришел конец света. В ужасе крича, бросились они вон.
Священник, забыв о благочинии, носился у царских врат и твердил одно как помешанный:
— Господи, помилуй! Господи, помилуй!
Для Переяславля напасть эта окончилась благополучно, никто задавлен не был, лишь церковь святого Михаила расселась надвое, грозя вот-вот обвалиться.
65
Глава «Збродни» — © Издательство «Литература артистикэ».
Но в других городах Руси многие церкви каменные рухнули, похоронив под собой молящихся.
— То, братие, не на добро, на зло, — вопили на торжищах калики перехожие.
— Земля грехами нашими колеблется, — вторили им служители церкви, пугая верующих, — беззакония нашего носити не может. Просите всевышнего, дабы смиловался над рабами своими.
— Забыли мы, забыли о душах наших, все о бренных телесах печемся, — гундосили монахи, мирян поучая. — Вот бог и дал знак, всколебал землю.
И уж совсем обезумели христиане, когда второй знак явился: среди бела дня 14 мая солнце на небе исчезать стало. Крик и плач поднялся в городе, все падали ниц, умоляя всевышнего о пощаде. Лишь одна старуха косматая, горбоносая, как ни в чем не бывало, шла с торжища.
— Ведьма, — прошелестело в толпе. — Ведьма-а. Вишь, не печалуется, бога не просит, пото как с нечистым знается.
— Она-а-а! — закричал кто-то пронзительно. — Ее рук дело!
— Бей! — рявкнуло несколько глоток.