Александр Невский
Шрифт:
— Подайте за-ради Христа.
— Смилуйтесь над несчастными.
Были здесь и слепцы, и безрукий калека, выставлявший на обозрение обрубки рук.
— Помогите бывшему воину, оставившему длани на поле бранном за землю Русскую, за великого князя.
Нищих никто не гнал отсюда, так как они были убогими, а это означало, что никому, окромя бога, не нужны. Никто и не обращал на них особого внимания, давно привыкнув к этой грязной, вонючей толпе полуживых людей, толкущихся у церкви — у бога.
Ратмир,
— Не надо мне ваших кун. Вот они, ваши гривны. Заберите гривны.
Именно эти возгласы привлекли внимание Ратмира, мгновенно воскресили пред мысленным взором тот далекий и жуткий день расставания с отцом. Он узнал родной голос.
— Отец, — шагнул Ратмир к нищему. — Я это, Ратмир.
Он хотел поймать руку отца, но тот брезгливо отдернул ее и продолжал повторять:
— Не надо мне ваших кун. Не надо.
— Это я… я, — стучал Ратмир себе в грудь, пытаясь попасть в поле зрения безумных глаз. В отчаянии он расстегнул калиту, достал три новенькие гривны, схватил дрожащую худую ладонь отца и высыпал в нее серебро.
— Возьми. Это от меня. От сына это.
Но отец с криком швырнул гривны, и они со звоном раскатились по паперти.
— Заберите ваши гривны! Не надо!
Сворой голодных псов кинулись нищие на серебро. Началась потасовка со стонами и звериным рычанием. Сильные рвали серебро у слабых, а те лишь визжали и кусались. А безумный словно и не видел ничего. Уставясь по-прежнему в одну точку, он повторял и повторял, отмахиваясь руками:
— Не надо мне ваших кун… Не надо! Заберите гривны!
Ратмир бежал от собора, едва сдерживая рыдания. Он кинулся в ближайшую улицу, забыв даже о коне. К счастью, его нагнал какой-то сердобольный монах, видевший все, схватил за руку:
— А коня-то, отрок!
Ратмир остановился, а монах сказал с упреком:
— Разве можно нищим кидать такие куны? Они ж перегрызутся. Им крохи, объедки в самый раз будут.
— Но это ж мой отец, — отвечал с горечью Ратмир.
— Он блаженный, с богом говорит, ему христиане не дадут с голоду помереть, не дадут.
Ехал Ратмир от собора, не примечая дороги, не ведая куда. С сердцем опустошенным, с думой мрачной и горькой. Он понимал, что навеки потерял единственного родного человека, и от мысли такой отроку становилось холодно и неуютно в этом мире.
Очнулся он от дум, когда конь, не чуя повода, сам свернул к реке, вошел в нее и стал пить.
Ратмир осмотрелся. Вечерело. Был он уже далеко за городом. Напоив коня, Ратмир решительно натянул поводья и поехал в город. Приехав ко дворцу великого князя, он
— Эвон в той клети твой товарищ, — указали ему в угол двора.
Сбыслав спал, но по приходе Ратмира проснулся.
— Малость соснул, — оправдывался он. — Хорошо, что ты заехал, кабы сегодня не пришлось назад в Переяславль бежать. Князь молвил, днесь ответ напишет. Вот жду.
— А, все едино, — махнул рукой Ратмир, устало опускаясь на лавку.
— Ну как отец? — поинтересовался Сбыслав.
— После, после, — отвечал Ратмир, опять ощутив горький ком в горле.
Увидев, что отрок расстроен, Сбыслав не стал приставать с расспросами, а предложил лечь на лавку и соснуть. Сам же ушел задать коням овса.
Вскоре Сбыслава вызвали к великому князю, и он воротился с грамотой в калите.
— Вот так-то. У течца нет пути конца. Скачем. По холодку оно и бежаться будет хорошо. Заночуем где-нито в дебре.
Выехали они из Владимира, когда солнце коснулось уже окоема. Кони шли резво. Летние сумерки были долгими, и до наступления темноты они пробежали немалый путь. Как только дорога плохо видна стала, Сбыслав свернул с нее и направил коня в кусты.
— Передохнем. А то попадем в болото — не вылезем.
Они выбрали неподалеку крохотную полянку, расседлали коней, привязали их под деревом и задали из торок овса. Себе для ложа нарубили веток, настелили, закрыли их подкладами, в голова положили седла. Легли рядом, так было теплее и хватило укрыться одного корзна Сбыслава. Ратмир свое забыл впопыхах.
— Ну как? — спросил Сбыслав, когда они умостились.
— Хорошо, — ответил Ратмир. — Гнус ест только.
— Можно огонь вздуть, да провозимся с ним до зари. А к тому часу захолодает, гнус и пропадет.
Ратмир промолчал. Сбыслав хотел спросить его об отце, но потом раздумал, решив, что, наверное, родитель умер, раз отрок так скоро явился и был расстроен. Чтобы хоть как-то утешить и поддержать мальчика, он сказал, задумчиво глядя в небо:
— Да, бедный человек, который тут мается, обязательно в рай попадает…
Сбыслав поговорил немного, все хваля пресветлый рай, но, поняв, что Ратмир не склонен к разговору, умолк. А Ратмир действительно не хотел разговаривать, но и уснуть не мог. Он все думал и думал об отце, вспоминая жуткую встречу у собора и все более утверждаясь в мысли, что причиной помешательства его была их разлука. Даже запретив сыну бежать от князя, отец думал в первый черед о нем, о Ратмире. Теперь-то Ратмир хорошо знал, что полагалось за побег: полное рабство — обель.
Давно уж утихли комары, сладко посапывал за спиной Сбыслав, а Ратмир никак не мог уснуть. Лишь когда совсем почти рассвело, он забылся зыбким тревожным сном.