Александр Поляков Великаны сумрака

Неизвестно

— Станешь отпрыска Семенских к экзаменам готовить, — прибавлял Тихомиров.

— Хорошо, — соглашался Мирский, но думать о роскош­ной Кестельман не переставал.

— Рачковский тебя отвезет. Они с Вячеславом не разлей вода. — завершал разговор Дворник и вставал, чтобы уйти. Но не тут-то было.

Похоже, от пережитого, от неудачи с Дрентельном и, ко­нечно, от невозможности утонуть в перинах с милой Helen, на взбудораженного Леона вдруг накатила болтливость. Он почти бегал по конспиративной комнате от Дворника к Тиг- рычу, и говорил, говорил.

О

том, что, выйдя из крепости, был возмущен тем, что пред­принималось против молодежи, против социально-револю­ционной партии. Все эти высылки в Сибирь, история в Пе­тербурге, когда казаки били студентов нагайками. И еще — стеснительное содержание заключенных.

Здесь он почти наваливался на ерзающего на стуле Тихо­мирова, пытаясь счистить с его пиджака пятно от александ­ровских щей, которые тот ел вчера в трактире на Аптекарс­ком. Пятно не поддавалось, и Мирский продолжал откры­вать душу.

Да, это возмутило его против подобного порядка вещей. И само собой, — шефа жандармов. Хотя, нет. Лично к Дрен- тельну он ничего не имел.

При этих словах Дворник сделал удивленное лицо и бро­сил выразительный взгляд на Тигрыча.

О чем это? То есть, конечно, имел, спохватился Леон. Как же! Ведь он просил Дрентельна о дозволении продолжить курс в Медико-хирургической академии. И получил отказ. Впро­чем, отказ не был для него особенно важен. Плевал он на от­каз! Ибо все одно готовился к высылке в Сибирь. И даже и не рассчитывал окончить курс.

Мирский снова запутался. Теперь уже Тихомиров пожал плечами.

— Да, не рассчитывал! — запальчиво вскричал Леон. — И все же я желал пользоваться званием и видом студента. Даже в ссылке. Понимаете? А он не позволил и такой малости. Дрентельн задел мои интересы. И интересы моей партии.

— У тебя есть своя партия? — хмыкнул Тихомиров.

— Спокойно, — поднялся Михайлов. — Расходимся. За тобой, Леон, завтра заедет Рачковский.

Глава семнадцатая

С одной стороны, Петру Рачковскому повезло: мадам Шарле все-таки оставила его в покое, найдя жениха побога­че. А с другой.

Дело в том, что летучему отряду агентов наружки под нача­лом Елисея Обухова удалось выйти на след Мирского. По­лиция нагрянула в Тугановичи, но арестовать удалось толь­ко Семенского, хозяина имения: Леон, как чувствовал, — внезапно уехал в Петербург, отчаянно отозвался на зов серд­ца — к ней, неотразимой Кестельман. В тайной квартире, которую без прописки сняла подруга Мирского на тихой Бассейной улице, влюбленные провели три безмятежных дня, и снова Леона будто что-то толкнуло: пора, иначе пропа­дешь.

С фальшивым паспортом на имя екатеринославского по­мещика Плетнева он срочно выехал в Таганрог.

Но через арестованного Семенского скоро вышли на Рач- ковского. Петра Ивановича увезли ночью, и вскоре следо­ватель взял его в серьезный оборот. Не помогли и влиятель­ные родственные связи. Начальник «черного кабинета» Ан­тон Иванович Лидерс и пальцем не пошевелил, чтобы засту­питься за племянника. Проворчал: «Вот бестия!

Доигрался с социалистами. Еще с Одессы, с Пинеги тянется. Хорошо, что Мезенцев не успел оказать протекцию. Сраму-то было бы! Инсуррекции им, республики. Выпороть на воздусях.» И снова принялся чиркать карандашиком по бумаге, а на бумаге — чертежик: улучшенное приспособление для вскры­тия подозрительных писем; ночью минувшей опять присни­лось — точно наяву.

А в это же самое время учитель Соловьев готовился к ак­ции. Сомнения Тихомирова относительно кандидатуры (да и самого покушения) Дворник решительно отмел. Вообще, в подобных случаях Михайлов действовал самовластно, по­рой тайком от других землевольцев. С точки зрения кружко­вой легальности это было, конечно, в высшей степени безза­конно. Прежние чайковцы долго не могли привыкнуть к та­кой практике. Особенно Дмитрий Клеменц, не терпящий над собой никакого генеральства. Тем не менее, револьвер-«мед- вежатник», спрятанный после харьковского дела у доктора Веймара, Клеменц принес и передал Дворнику.

Собрались на радикальской квартире.

— Наш товарищ, приехавший из Саратовской губернии. Просит довести до сведения кружка о своем решении во что бы то ни стало пойти на убийство Александра II. — счел нужным оповестить собратьев Михайлов.

— Да ты в своем уме? — побагровел Плеханов. — Хочешь загубить организацию из-за иллюзий: Александра II просто поменяют на Александра III. Вместо двух палочек к имени Александра будут поставлены три. Так?

— Нет, не так, Жорж! И ты это знаешь! — парировал Двор­ник.

— Но ведь странно: мы убиваем царских слуг, творивших его волю, и не трогаем господина, — поддержал его Квятков- ский. — Пора и до него добраться.

— Вот-вот. Политические убийства фатально привели к цареубийству. И здесь мы сломаем себе шею. Народ отвер­нется от нас. — крикнул Попов. — Этого вашего. приехав­шего. Да его надобно просто связать и вывезти вон из Пе­тербурга! И я это сделаю.

В этот момент дверь в соседнюю комнатку с треском рас­пахнулась, и из полумрака выскочил сам Соловьев, по дого­воренности с Михайловым тихо ожидающий решения. Тиг- рыч, сидевший ближе всех, узнал этот мраморно-ледяной жар беспокойных разъезжающихся глаз. Правую руку саратов­ского учителя оттягивал тяжелый «медвежатник», опромет­чиво оставленный Дворником на подоконнике. Тихомиров не стал ждать. Он тихо позвал: «Саша!», и когда Соловьев повер­нулся к нему, тут же вырвал револьвер и спрятал за спину.

Тигрыч с Морозовым схватили его за руки. Соловьев бил­ся, извивался легким пружинистым телом.

— Ты Каракозов! Нет, хуже. Ты — сумасшедший! — под­скочил Попов. — В смирительную рубашку, к умалишенным тебя!

— А ты, Миша, конечно, Комиссаров? — полез в драчку вспыльчивый Квятковский. — Который помешал Карако­зову, за что и дворянство получил.

— Уж лучше Комиссаровым, чем. — взмахнул рукой По­пов.

— Если Комиссаровым будешь ты, я тебя. Я тебя застре­лю! — задохнулся Квятковский.