Александра Коллонтай — дипломат и куртизанка
Шрифт:
Девушка удивлённо взглянула на Александру.
— Мы в первый раз вчера встретились. Просто он обещал хорошо заплатить. А для меня теперь всё равно с кем, лишь бы за деньги, — выкрикнула она и опять разрыдалась.
— Да не расстраивайтесь вы так. — Александра слегка коснулась её плеча.
— Ведь я с аттестатом... Хорошо училась, — продолжала девушка, ломая руки. — Год проработала секретаршей в тресте, а три месяца назад сократили. Всё продала, голодала. Без квартиры осталась. Мать пишет, что тоже с голоду умирает. Вот я и пошла на улицу. Теперь вот одета, сыта и матери
От жалости у Александры разрывалось сердце.
— А он с вами расплатился?
Девушка покраснела.
— Нет, нет. Денег я не возьму. После такого разговора с вами...
Они вместе растопили плиту, заварили кофе. Александра тоже рассказала ей про своё горе. Потом вдруг девушка заторопилась уходить. Было видно, что она не хочет столкнуться с Павлом.
Они вышли вместе. Долго гуляли, сели на скамейку в сквере и всё говорили.
Александра всё же убедила её взять деньги. Сказала, что это только в долг. Вернёт, когда устроится на работу, а с работой Александра ей поможет, обязательно поможет...
После этого случая её чувство к Павлу умерло. Как он, большевик, мог пользоваться безвыходным положением женщины? Вместо того чтобы помочь безработному товарищу, он его покупал, покупал его тело для своего удовлетворения!
Как могло произойти такое перерождение? Кто в этом виноват? Он сам? Или она что недоглядела?..
Вскоре, по окончании курса в Академии, Павла назначили начальником Черноморского военного округа. Провожая его в Одессу, она не испытывала ни тяжести, ни облегчения на сердце. Будто давно уже его похоронила.
Но грустные мысли не оставляли Александру. Неужели жизнь, отданная революции, прожита напрасно? Неужели пролетариат, за счастье которого отдано столько сил, способен переродиться в класс эксплуататоров? Выходит, Маркс и все мы вслед за ним ошибались?
Чем глубже пыталась она вникнуть в суть проблемы, тем тяжелее становилось на сердце. Она словно погружалась в тёмный сырой колодец, выбраться откуда сама уже не могла.
Целую неделю пролежала она в постели, одна со своими мыслями. Никогда не было ей так одиноко. И Зоечки не было рядом — её направили организовывать театры классического балета в Бухарском и Хорезмском эмиратах. Будь Зоя здесь, непременно нашла бы для подруги слова утешения, отогрела бы душу, просто накормила бы.
Есть не хотелось, но, коли не решила умирать, надо жить.
Она с трудом поднялась с постели, наспех прибрала волосы, стараясь не глядеть на себя в зеркало, оделась и вышла на улицу.
Гул и трапезное возбуждение в цековской столовой на Воздвиженке чуть отвлекли её. Она молча кивала знакомым, не желая затевать разговоров, и расположилась за пустым столиком в тёмном углу.
— Шуринька, что с тобой? — услышала она возле себя встревоженный мужской голос. Рядом с ней стоял Шляпников. — Что-нибудь случилось?
Он спросил это так, будто расстались они только вчера, будто их чувство не было прервано революцией, Гражданской войной, извилистыми путями личных судеб.
Исходящая
— У меня такое горе, такое горе, — ломая руки, шептала она.
— Так что же случилось, Шуринька? — Шляпников сел напротив Александры так, чтобы загородить её лицо от зала.
— Павел переродился, — дрожащими губами произнесла она.
— Так, понятно.
Они замолчали.
— Значит, пролетариат был недостоин нашей борьбы за его счастье? — спросила Александра, стараясь взять себя в руки.
— Пролетариат здесь ни при чём, — резко бросил Шляпников. — Пролетариат обманули. Его убеждают в том, что он — правящий класс, на самом же деле страной правит партийная бюрократия в коалиции с буржуазными специалистами. А если ещё введут новую экономическую политику, это приведёт к ещё более широкому возрождению частнособственнического духа и уничтожению всех революционных завоеваний.
— Что же делать? — вопрошали глаза Александры.
— Бороться. Объединить все здоровые революционные силы в партии и выступить сплочённой оппозицией. Фактически оппозиционная группа уже создана. Нам нужен только талантливый теоретик и пламенный трибун, чтобы донести наши идеи до широких масс.
Александра почувствовала, как сердце её стало оттаивать. Она с нежностью посмотрела на Шляпникова. Только сейчас заметила она, что он постарел за эти годы. Ей хотелось погладить эти тронутые сединой волосы, коснуться губами морщинок вокруг его добрых лучистых глаз.
— Сашенька, — сказала она, погладив его широкую ладонь. — Второй раз ты возвращаешь меня к жизни, возвращаешь мне веру в социализм. И если ты был человеком, приведшим меня к Ленину, то теперь, во имя торжества социалистических идей, мы вместе должны выступить против безрассудства ленинской политики... Ты знаешь, сейчас моя связь с Павлом кажется мне каким-то кошмарным сном. Как я могла позволить так обмануть себя и поверить в его пролетарское происхождение, ведь он родился в семье кулака? Не зря же его брат Фёдор был в банде зелёных! Конечно же истинно пролетарский дух не сломить. Какая же я дурёха, что сомневалась в этом. Ну разве можно сломить тебя, потомственного рабочего? Какое счастье, что судьба вновь послала мне тебя, как когда-то в Стокгольме.
— Чтобы было совсем всё, как прежде, — покраснев, сказал Шляпников, — остаётся только поехать на Москву-реку и там тебе искупаться обнажённой.
— Этот ритуал повторять необязательно, — впервые за долгое время улыбнулась Александра. — Поехали просто ко мне домой.
Жизнь вновь обрела смысл. С упоением принялась Александра за программную брошюру группы Шляпникова и Медведева, назвавшей себя «Рабочая оппозиция». Александра обвиняла руководство партии в отрыве от масс, зажиме критики, недооценке творческих сил пролетариата, объясняла необходимость рабочего контроля и демократизации как средств борьбы с бюрократизацией... А перед глазами, как в кинематографе, всплывали шатающийся пьяный Павел, его обезображенный проклятиями рот и вздрагивающие худые плечи девятнадцатилетней девушки, ставшей жертвой реставрации капитализма.